Призвание
Шрифт:
Розовощекий Анатолий Леонидович закружился в вальсе — с высокой седой женой географа. Немного по-старомодному, подскакивая, танцевал Волин с супругой. Ее волосы подобраны на затылке так, что походят на широкий гладкий гребень. В уголке зала сидит Бокова с сыном, — он получил отпуск на две недели. У него точно такие, как у Серафимы Михайловны, живые карие глаза на смуглом лице, небольшие губы, немного вздернутый нос.
— Хорошо у вас, мама, дружно, — прошептал он на ухо матери.
— На том стоим!
— Мама, мы вместе поедем, — обязательно! Я тебя до самой Москвы провожу, а сам дальше, в училище поеду.
— Вот и замечательно, Сашенька!
— А сердце неспокойно, скажи откровенно, неспокойно? — допытывался он, заглядывая ей в глаза.
— Неспокойно, — признается мать.
Яков Яковлевич, решительно сняв и снова надев очки, подхватил Рудину, и они понеслись по залу.
Корсунов все играл и играл, откинув голову назад, приподняв вверх улыбающееся лицо.
Люся в длинном платье мышиного цвета, с рядом пуговиц на спине от шеи до талии, сидела возле мужа со скучающим видом.
Кремлев подвел к стулу Лукерью Ивановну в длинной до пола юбке и теплом пуховом платке на плечах, посадил ее радом с Фомой Никитичем.
— Жизнь, уважаемый Сидор Сидорович, свое играет.
— Факт, — степенно соглашается Савелов, да к тому же у нас тонкое производство, — повторил он свою любимую.
Анна Васильевна и Сергей Иванович отошли немного в сторону, к большому окну; мороз разрисовал стекло пальмами.
Волин, увидя на Сергее Ивановиче синий костюм, добродушно подумал: «От схимы отрешился».
Кремлев заметил взволнованность Анны Васильевны и посмотрел на нее вопросительно.
— Час тому назад, — зашептала она доверчиво, — подошел ко мне Балашов и говорит: «Поверьте мне, если можете, то, что было, все из-за моего глупого мальчишества!»
Сергей Иванович чуть заметно улыбнулся:
— Вот видите, а вы тогда ультиматум предъявили: «Или я, или он!» А выходит, — и вы и он. — И неожиданно для Анны Васильевны добавил:
— Наталья Николаевна вчера спрашивала, почему вы к нам больше не приходите?
Анна Васильевна встрепенулась, словно хотела спросить: «А можно?» Глаза ее светились таким нестерпимым, брызжущим светом, так сияли, что Сергею Ивановичу трудно было долго глядеть в них, а хотелось глядеть, не отрываясь.
Ему сейчас было особенно хорошо. Всего четыре месяца назад пришел он в школу, а ощущение такое, словно он давным давно знает всех этих людей, ставших такими близкими.
«Четыре месяца… И будто ничего особенного не сделано… Обычный труд… Но если вдуматься, как много важного произошло! На поверхности вроде бы ничего приметного. Ну, учатся. Ну, учим. А вглядеться внимательно: глубинный-то процесс идет!»
Рядом стояла Анна Васильевна, и это тоже приносило радость, а завтра жизнь будет еще интереснее. «Прекрасное это чувство — ждать с нетерпением завтра», — думал Сергей Иванович.
Словно прочитав его мысли, Анна Васильевна оказала:
— Герцен когда-то писал, что хронического счастья нет, как нет льда нетающего. Это неправда!
— Конечно, неправда! — согласился Сергей Иванович. — Каждый день приносит счастье.
В соседней комнате был накрыт длинный стол, шутя начали рассаживаться за ним.
Борис Петрович встал, выждал, когда наступит тишина и, приподняв наполненный бокал, сказал негромко:
— Год прошедший был славным годом… Каждый день, из трехсот шестидесяти пяти, он выполнял задание на пять с плюсом. Поглядите вокруг: подготовлен пуск вод Севана, растут угольные шахты за Полярным кругом; пошел газ из Саратова в Москву… И мы, дорогие товарищи, честно потрудились… Нам не стыдно перед остальными тружениками, но впереди у нас еще много неразрешенных задач. И главное — школа должна стать большим, единым коллективом. Залог нашего успеха — в дружбе, мужественной и требовательной, — в ней наша сила. Этой сплоченности учит нас большевистская партия… за ее вождя, за великого учителя учителей я и предлагаю первый тост.
Все встали. Комната наполнилась перезвоном бокалов.
Яков Яковлевич включил радиоприемник, послышался голос диктора:
— С новым счастливым годом, товарищи!
Прощаться начали под утро. Кремлев пошел провожать Анну Васильевну. В синей шапочке-голландочке, в синих варежках, она походила на десятиклассницу.
Предрассветные улицы были торжественно тихи. За невысокой изгородью парка — внизу, — так, что виднелись только верхушки, — зябли деревья, застыли погруженные в зимнюю спячку фонтаны. На площади, перед театром высилась огромная нарядная елка, огни ее светились утомленно.
Сначала Сергей Иванович довел Анну Васильевну до парадного ее квартиры, потом она проводила его два квартала, потом — снова он. Они шли — рука в руку, и больше молчали — говорить не хотелось.
Анна Васильевна увидела длинную ледяную дорожку на тротуаре и, увлекая за собою Сергея Ивановича, заскользила по ней, не выпуская его руки из своей. В самом конце дорожки она оступилась, но Кремлев поддержал ее.
И опять у него возникла нелепая и тревожная мысль об инженере Пронине. Это была одна из тех мыслей, что появляются неизвестно почему, казалось бы ничем не вызванные и потому особенно неприятные.
— Анна Васильевна, — вдруг охрипшим голосом сказал он, — вам нравится инженер Пронин?
Рудина невольно покраснела. Позавчера, совершенно неожиданно для нее, Пронин прислал ей сумбурное, очень взволнованное и хорошее письмо из полупризнаний.
— Нравится, — подняв голову, сказала она и подумала, что может быть об этом и не следовало говорить Сергею Ивановичу.
— И правда, он, кажется, хороший человек, — глухо сказал Кремлев, останавливаясь у ворот Анны Васильевны.