Про что щебетала ласточка Проба "Б"
Шрифт:
– - Цецилія! вскричалъ Готтгольдъ, протягивая къ ней еще разъ руки.
Она не отступила, она не двигалась, только ея оцпенлое лицо, ея полуоткрытыя губы судорожно дергались, а потомъ она заговорила, медленно роняя слова, словно послднія капли крови изъ смертельной раны.
– - Я не нуждаюсь въ твоемъ состраданіи... слышишь? Я не давала теб права сострадать,-- ни теб, ни кому другому; что же ты мучишь меня?
– - Я не буду больше мучить тебя, Цецилія; я сказалъ теб, что узжаю.
– - Зачмъ же ты не узжаешь? зачмъ говоришь ты со мною о подобныхъ вещахъ? со мною! Ты хочешь свести съ ума -- а я не хочу быть съумашедшей.
– - Это безуміе, Цецилія! вскричалъ страстно Готтгольдъ.-- Если
– - Онъ сказалъ теб это?
– - Нужно ли это?
– - Поклянись честью, Готтгольдъ, что онъ сказалъ теб это?
– - Нтъ, но...
– - А если онъ все-таки любитъ меня, и... если я люблю его? Какъ ты можешь ршаться говорить со мною такъ, какъ говорилъ сейчасъ! Какъ ты можешь ршаться уличать меня теперь во лжи своимъ молчаніемъ, унижать меня передъ самой собою! Это ли твоя хваленая дружба?
Готтгольдъ опустилъ голову и отвернулся. Гретхенъ подошла къ нему.
– - Куда ты, дядя Готтгольдъ?
Онъ поднялъ ребенка, поцловалъ его, опустилъ его опять на-земь и ушелъ.
– - О чемъ плачетъ дядя Готтгольдъ, мама? спросила Гретхенъ, хватая мать за платье.-- Папа не можетъ плакать, неправда ли, мама?
Цецилія не отвчала; неподвижные, лишенные слезъ глаза остановились на томъ мст, гд Готтгольдъ исчезъ въ кустарникахъ.
– - Навсегда, пробормотала она,-- навсегда!
XII.
Подойдя къ деревянной, ршетчатой, оснненной полузасохшею липой калитк, которая вела съ этой стороны черезъ колючій заборъ изъ сада, Готтгольдъ остановился и устремилъ робкій взоръ черезъ освщенныя солнцемъ поля на лсъ. Ему было бы теперь невыносимо встртиться съ кмъ бы то ни было, можетъ быть остановиться и отвчать на привтствіе и вопросъ. Но онъ никого не видалъ; вс были на большой полос ржи, откуда уже цлый день возили снопы; дорога къ близлежащему лсу была свободна.
Солнце страшно палило и раскаленный воздухъ дрожалъ надъ пшеницею, начинавшею уже бурть; крупные колосья не шевелило ни малйшее дуновеніе; громко стрекотали безчисленные кузнечики по обимъ сторонамъ узенькой тропинки, которая вела черезъ поле; большая стая полевыхъ голубей кружилась не очень высоко надъ землею, а когда они въ быстромъ какъ молнія поворот бросались внизъ, то это подвижное облачко, освщенное лучемъ опускающагося по направленію къ деревн солнца, сверкало на безоблачно-голубомъ неб, словно стальной щитъ.
Готтгольдъ, привыкшій жить вмст съ природою, видлъ все это -- и даже электрическое напряженіе атмосферы отозвалось въ немъ, но только въ согласіи съ тми конвульсіями, которыя сжимали его сердце. Горячія слезы въ отуманенныхъ глазахъ, выжатыя у него давеча горемъ, теперь осушилъ уже стыдъ -- стыдъ неумнья владть собою, вызвавшаго эту сцену, въ которой, посл весьма долгихъ мучительныхъ дней, онъ все-таки разыгралъ въ конц концовъ недостойную роль третьяго и только узналъ, что она все еще любитъ этого человка, и все ея несчастіе состоитъ въ сознаніи, что этотъ человкъ не любитъ ее такъ, какъ она любитъ его, какъ она желала бы быть любимой. "Поклянись честью, Готтгольдъ, сказалъ онъ теб это?" Какимъ отчаяинымъ тономъ воскликнула она эти слова!.. какъ страхъ услышать "да" исказилъ ея прекрасное лицо! "Это ли твоя хваленая дружба?" Да, конечно, что ей въ его дружб, надовшей ей еще задолго до этого, и теперь точно такъ же надовшей ей, съ тою лишь разницею, что теперь онъ уже не могъ укрываться подъ маскою этой дружбы и не имлъ даже жалкаго утшенія, въ возможности уйти незамченнымъ, оставленнымъ безъ вниманія, какъ въ ту приснопамятную ночь.
Здсь у опушки лса, въ темнот ночи, подъ старымъ букомъ лежалъ онъ, обрывая мохъ и проклиная свтъ, потому что увидалъ при блдномъ сіяніи мсяца двухъ любящихся! Теперь солнце ярко свтило на ложе скорби, какъ будто-бы хотло показать ему, сколько ребячества было тогда въ его страданіяхъ и что ему слдовало бы поберечь свое отчаяніе вотъ до этого времени! Вдь она была счастлива! Готтгольдъ хотлъ засмяться, но у него вырвался только стонъ, вылетвшій изъ его измученной груди,-- глухой, болзненный стонъ, какъ у раненаго звря. Такъ онъ стоналъ, когда въ ту ночь, этой же тропинкой, онъ шелъ но душному лсу и деревья при сумрачномъ сіяніи мсяца кружились вокругъ него, словно издвающіяся привиднія. Теперь, облитые солнечнымъ сіяніемъ, они стояли съ спокойствіемъ мди, и какъ будто бы говорили ему: что намъ за дло до твоего горя, которое ты самъ себ создалъ, глупецъ!
И что мн за дло до твоихъ бдствій! говорило море, которое теперь, когда онъ вышелъ изъ лсу на береговое возвышеніе, лежало передъ нимъ безъ движенія, словно оцпенвшее въ своемъ недосягаемомъ величіи. Такимъ онъ видлъ его когда-то посл полудня надъ утесами Анакапри -- и оно дало ему мотивъ для одной изъ лучшихъ его картинъ; но теперь онъ подумалъ объ этомъ только мелькомъ, какъ въ горячей голов изнемогающаго отъ солнца путника пролетаетъ на пыльной дорог воспоминаніе о прохладной лсной тни и журчащемъ ручь, у котораго онъ недавно сидлъ.
Подъ нимъ въ маленькой, съ трудомъ выкопанной на каменистомъ берегу бухт, стояли принадлежавшія помстью лодки. Онъ въ эти дни нсколько разъ катался въ той изъ нихъ что поменьше, вдоль берега, и носилъ въ карман ключъ къ цни, посредствомъ которой она прикрплялась на колъ.
Шире и шире становилась тнь, падавшая съ берега на море, когда онъ, разская мощными ударами весла воду, началъ грести прямо къ большой бухт, на самомъ крайнемъ южномъ конц которой стоялъ приморскій домъ, ярко освщенный въ эту минуту солнцемъ. Но это была не береговая тнь, а чорная стна тучъ, равномрной ширины вдоль всего берега, которая медленно поднималась, и острый верхній край которой пылалъ и сіялъ какимъ-то страшнымъ огнемъ. То была ужасная гроза, собиравшаяся со стороны земли. Еслибъ она разразилась, Готтгольдъ отдохнулъ бы въ борьб стихій отъ томительнаго гнёта грозы собравшейся въ его душ! Тутъ на чорной облачной стн сверкнулъ пламенный лучъ, еще, и еще... Съ страшною быстротою все растетъ эта чорная стна, гася всякій встрчающійся на пути ея свтъ на неб и на берегу и на мор, надъ которымъ свиститъ и бушуетъ теперь втеръ, бороздя гладкую до тхъ поръ, какъ стекло, поверхность и взрывая цнящіяся волны.
Волны и втеръ подхватили маленькую лодку Готтгольда и гнали ее передъ собою, какъ игрушку, но направленію къ морю,-- даже и теперь, когда, сознавъ опасность, Готтгольдъ старался держаться берега. Посл нсколькихъ ударовъ весла, онъ понялъ, что единственная его надежда -- на быстротечность этой грозы: авось она также скоро пройдетъ, какъ и пришла.
Но казалось, демоны мрака подслушали его дерзкія слова и не хотли уступить своей жертвы. Все шире ложилась мрачная тнь на шумящее море; только на самомъ конц горизонта свтлла еще пара блыхъ парусовъ, но теперь и они изчезли во мрак; все выше и выше становились лнившіяся волны и все быстре уносилась лодка отъ земли, блый мловой берегъ которой съ внчавшимъ его темнымъ лсомъ слился, даже для зоркаго глаза Готтгольда, въ одну срую полосу. Не оставалось больше никакого сомннія, что его занесетъ въ открытое море, если только волна не опрокинетъ лодки,-- что могло случиться каждую минуту -- и только чудомъ не случилось до сихъ поръ.