Про тебя
Шрифт:
…В восемь тридцать утра все мы выходим из виллы. Между холмами стелется туман. Холодно.
Пока Фриц заводит машину, Патрисия передаёт мне большой пластиковый пакет, говорит:
— Тут вам подарок от меня, Фрица и Жака.
Нагибаюсь к мальчику, целую его.
— До свидания, Жак! До свидания, Патрисия! Жду вас в гости, в Москве, адрес у Фрица. Спасибо всем вам!
Меня бьёт озноб.
Вбрасываю сумку и пакет на заднее сиденье «мерседеса».
Последний взгляд на виллу, на две фигурки у входа. Машут руками. Через полчаса мы с Фрицем молимся в маленькой кирхе среди членов протестантской общины и моих соотечественников. Службу попеременно ведут пожилой пастор и отец Василий.
Отыскиваю взглядом Ольгу. Она стоит между Машей и Георгием, старательно крестится. Слава Богу. Все хорошо. Нашлась.
Одно плохо — тяжесть пистолета в моём кармане.
После службы выхожу с Фрицем к «мерседесу». Невдалеке уже ждёт наш автобус с родным московским номером «93–78 МЕХ». Под руководством Игоря и Акын О'кеича водители и члены местной общины подносят картонные ящики с подарками московским верующим.
Пистолет жжёт карман. А может это револьвер? Никогда не держал в руках оружия. Ночью хотел на всякий случай вынуть патроны. Боялся открыть. Сверкала, переливалась при лунном свете перламутровая рукоятка. Вероятно ценная вещь. Которую надо бы вернуть. С другой стороны…
У машины Фриц порывисто обнимает меня, шепчет в ухо:
— Не беспокойтесь обо мне. В России сейчас опасно. Пусть пистолет будет тебе. Пусть тебя хранит Бог.
Он садится в «мерседес». Машина срывается с места.
Разом осиротевший растерянно стою со своими сумками. Потом направляюсь к автобусу. Игорь и Акын О'кеич, пыхтя, втискивают в нижний грузовой отсек плоский картонный ящик с надписью латинскими буквами — «Chocolate».
— Задержите всю эту кодлу, — говорит мне Игорь, — хоть на три минуты.
Оборачиваюсь на выходящих из кирхи, соображаю: он не хочет чтоб наши увидели, что загружается в автобус.
— До свидания! — Немецкие христиане обнимаются с нашими. —Да будет с вами Бог. Ауфидерзеен!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вечером переезд через границу. А я не избавился от пистолета.
В этих краях германо–французский рубеж пролегает по Рейну. Самым простым выходом было бы выбросить пистолет в реку. Но я уже знаю — на мостах через пограничные реки транспорт не останавливается, а зоны у мостов оцеплены колючей проволокой, к воде не подойдёшь.
Залезаю в карман, осторожно ощупываю рукоятку, дупло. Скорее всего это женский браунинг. Кто его знает, поставлен ли он на предохранитель? Да и есть ли он там?
Если б мог вынуть здесь, в автобусе, снова стал бы разглядывать. Может быть, приставил бы дуло ко лбу. Просто так.
Признаюсь тебе, подростком, совсем молодым парнем почему-то часто рисовал на полях черновиков стихотворений пистолетики. Рука сама выводила… Сознательно же, кажется, никогда, даже в самых отчаянных ситуациях, и не думал кончать самоубийством.
Нет. Было один раз страстное желание уйти из жизни, избавиться от муки неразделённой любви, ревности. Точно помню, шёл мне тогда семнадцатый год. И потом, через несколько лет, когда услышал, как бывший мамин однокурсник — тюремный доктор из Омска шёпотом рассказывал родителям о том, что вся Сибирь покрыта сетью концлагерей, где от рабского труда вымирают миллионы мужчин и женщин.
Пистолет тяжёленький, скользкий. Наверняка музейный. А что если все-таки оставить его себе? Как память о Фрице. Трофей. Спрятать где-нибудь тут, в автобусе. Хоть под сиденьем. В конце концов ни людей, ни салон никто ни разу не обыскивал, не шмонал. Нет, опасно.
Да, впутался я в историю.
Избавиться от пистолета! На первой же стоянке, первой же заправке.
Проход по салону уже настолько загромождён пакетами и сумками, что я с трудом перешагиваю через них, пробираюсь вперёд.
Акын О'кеич примостился к отцу Василию с Игорем. У Игоря в руках калькулятор. Что-то обсуждают.
Спрашиваю у сидящего за рулём Коли:
— Будет остановка до границы?
— Обязательно. Заправимся немецким горючим и — во Францию. Глянь, за этими холмами слева Швейцария. Садись, покури.
Только собираюсь опуститься в откидное кресло, сзади голос Игоря:
— Не курите в автобусе!
И тут же со своего места визгливо вступает Надя:
— Взял себе моду! Курить могут только шофёра.
Что ж, они правы. Но я знаю, чем на самом деле вызван этот запрет: там, в Нюрнберге, я не исполнил просьбу Игоря, не задержал выходящих из кирхи, и все увидели загружаемые в «икарус» ящики с шоколадом… Не сомневаюсь, что наши бизнесмены решили «реализовать» их на стороне.
Убираюсь восвояси. А навстречу, придерживаясь за спинки кресел, пробирается Тонечка.
— Можно к вам на посиделки?
В руках у неё, кроме неизменного молитвенника, пачка печенья.
— Принесли своё угощение? Погодите. — Я вытаскиваю из-под сиденья пакет, который дала мне Патрисия. — Давайте посмотрим, что подарили немецкие друзья.
…Батон свежего хлеба. Большая литровая бутылка белого вина. Блок сигарет «Мальборо». Два сорта сыра. Тюбик паштета. Апельсины.
— Гуляем, Тонечка! Чужие люди, первый раз меня видели. Будем пить вино?
— Попробую глоточек. Мне кажется, если вы не против, нужно всем дать попробовать. Как вы думаете, на всех хватит?
— Прекрасная мысль!
С бутылкой в руке пробираюсь к отцу Василию.
— Батюшка, подарили вино. Давайте пустим по автобусу, всех угостим? Тут пробка, а у меня штопора нет.
Игорь берет из моих рук бутылку, осматривает её. Сильным ударом по дну вышибает длинную пробку.
Отец Василий поднимается с места, объявляет:
— По случаю приближения к Франции, прошу приготовить чашки, кружки, у кого что есть. Бог послал нам вино. На этикетке написано — «коллекционное»!