Про тебя
Шрифт:
— Ура! — по–пионерски отзывается автобус.
…Мне жалко, что ты не со мной, мой невидимый собеседник, что ты не можешь попробовать этого чуть горьковатого вина, заедая его бутербродом с чудесным сыром.
— Уже захмелела, — говорит Тонечка в то время, как я чищу ей апельсин. — Как вы думаете, тем, кто в задних рядах, достанется?
— Надеюсь.
— А знаете, я ведь пришла поделиться своей тревогой. — Она тянется к моему уху. — Боюсь за Олю. Уже второй день проводит там, у нас, с Мишей и девочками. Поссорилась с мужем, что ли? Нехорошо.
Ольги, оказывается, действительно нет на месте. Георгий сидит один с пластмассовой чашкой в руке. Смакует вино.
— Не тревожьтесь. Сами говорили — «чудесная молодёжь». А он привык к её фокусам.
— Что-то уж больно серьёзно они взялись за Олю. Храни её Господь!
— Петь что ли заставляют?
Тонечка кивком головы указывает на Георгия. Видимо, он начал прислушиваться к нашему разговору. Меняем тему.
— Вот уж где поют — там, куда мы едем! Небо сходит на землю. Увидите»!
— Так вы уже там были?
— Второй раз сподобилась. Оказал Господь милость.
— Что там, в этом экуменическом центре? Расскажите.
— Невозможно описать. Тысячи людей со всего мира. Молодежь, собираются во имя Христа. Белые, чёрные, латиноамериканцы, японцы. Такого общения, таких молитвенный песнопений в других местах не бывает. Увидите, приобщитесь. И вас Бог сподобит. Какие ни есть душевные раны — все закроются. А какие там монахи! Один брат Пьер чего стоит! До чего добрый, ласковый — ангел Божий! Знает шестнадцать языков.
— И русский?
— Конечно. Увидите — будет встречать, скажет: «Доехали! Слава Тебе Господи! Здравствуй, Россия!». Не человек, а сама любовь. Как я рада за вас, что и вы приобщитесь!
— Может, я недостоин, Тонечка?
— Никто из нас недостоин. Сами видите — все мы грешники, каждый по–своему. Не по достоинству нашему, а по милости Божьей дано всем это паломничество. Давайте вместе помолимся, поблагодарим?
Она открывает молитвенник.
— Акафист Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу. «Возбранный Воеводо и Господи, ада победителю, яко избавлься от вечныя смерти…»
Глаза Тонечки прикрываются. Не понимаю, зачем ей молитвенник. Она знает текст наизусть. Тонечка неразборчиво бубнит, словно впадает в транс, и снова становится похожа на птичку, заворожённую своим пением.
— Господа! Последняя остановка перед границей! — объявляет Надя. — После того, как заправимся, уберите пакеты и сумки, чтоб проход был свободен. Ясно?
Тонечка закрывает молитвенник. Я собираю в пакет остатки нашей трапезы, шкурки от апельсин.
А что, если запихнуть сюда пистолет и выбросить все это в мусорный контейнер?
Выхожу из автобуса последним, и он отъезжает к заправочным колонкам.
Вот они, контейнеры на колёсах — высятся у края тротуара невдалеке от нарядного магазинчика, куда устремилась наша публика.
Подхожу к первому же контейнеру, оглядываюсь по сторонам.
Полицейских не видно. Как будто никто не обращает на меня внимания. Две старушки с высоким господином проходят мимо. Человек в ковбойке и запятнанном комбинезоне тщательно метёт невдалеке и без того чистый асфальт.
Быстро вынимаю из кармана пистолет, запихиваю в пакет, размахиваюсь и перебрасываю через борт контейнера.
Все! Избавился. Испытываю ни с чем не сравнимое облегчение. Закуриваю. Только отхожу от контейнера, навстречу Светлана с матерью.
— Вы уже были в шопе? Что там есть интересного? — спрашивает Зинаида Николаевна.
— Не знаю. Не был.
Они торопливо идут к магазину. А я вспоминаю, что и денег-то немецких у меня не осталось — ни марки, ни пфеннинга. Все едино, есть там что-нибудь интересное, или нет.
— Вы русские? Из России? — подходит ко мне человек с метлой.
— Да. Из России.
— Откуда?
— Из Москвы.
— Давно?
— Кажется, пятый день… А вы кто?
— Я из Подольска, — угрюмо говорит он. — Здесь уже два года… Сволочи немцы. Хорошую работу дают только родственникам, немцам.
— Понятно. Как же вы тут живёте?
— Как видите. Подметаю. Опоражниваю урны, мою контейнеры. Снимаю койку в городке, в десяти километрах отсюда. Пришлось купить велосипед. Езжу сюда работать. Экономлю на всём. Пересылаю своим в Подольск по сто марок в месяц. Семья у меня там — родители, жена с дочкой.
— И зимой на велосипеде?
— Снега здесь не бывает. Ну, ладно. Счастливо вам.
Уныло отходит со своей метлой. А я вдруг догадываюсь — этот человек несомненно роется в мусорных баках, выискивает в них полезные для себя вещи. Может, и комбинезон тоже там нашел…
Ты легко поймёшь, о чём я подумал: непременно найдёт пистолет. Не дай Бог застрелится. Или от отчаяния застрелит кого-нибудь.
Как бы для того, чтоб выбросить окурок, снова подхожу к контейнеру, поднимаюсь на цыпочки. Вон он, мой пакет. Но чтоб достать его, приходится перегнуться через острый железный край.
— Что это вы тут делаете? — раздаётся за спиной голос отца Василия.
Оглядываюсь.
Игорь и отец Василий с большим интересом смотрят на меня.
— Как бы интеллигент, как бы писатель, — говорит Игорь. — Такие ничем не брезгуют.
К счастью, они не задерживаются, проходят дальше.
Вытряхиваю из пакета пистолет, снова засовываю в карман. А вот уже и автобус разворачивается от колонок, чтобы подъехать за пассажирами.
…Смеркается. Но свет в салоне ещё не горит. Рядом со мной на свободном сиденье гора сумок и пакетов, принадлежащих пузатенькому Вадиму, Нине Алексеевне, Зинаиде Николаевне со Светланой. По требованью Нади проход освобождён. Подъезжаем к французской границе.