Шрифт:
Геннадий Фёдорович Шпаликов
(1937-1974)
В одном из писем своему другу писателю Виктору Некрасову Шпаликов писал: "...Что-то самообладание сдает - хотя причин было в общем, не более, чем обычно. Но меня не покидала уверенность уже после, - что ты-то поймешь все правильно: все как то осто...
– дела остано- вились, - 1 год работы Лариса Шепитько (помнишь, м. б. , ее "Крылья") на Мосфильме - но все, как обычно, полетело вначале в трубу, потом несколько выправилось, обрушилось снова, - это совпало с абсолютным безденежьем, домашними, естественно, осложнениями -
Это был 1968 год, Шпаликов тогда работал над сценарием "Пробуждение", фильм по которому потом поставила Лариса Шепитько (на экраны он вышел, правда, под другим названием - "Ты и Я").
Трудная была судьба у этой картины, но все-таки по настоящему счастливая. Все совпало: истинно шпаликовская интонация, точное прочтение режиссером, гениальная музыка Альфреда Шнитке, пронзительная игра актеров Ю. Визбора, Л. Дьячкова, А. Демидовой.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Кинороман
В ноябре в Стокгольме вручалась очередная Нобелевская премия. Ритуал вручения был уже давно разыгран, отрепетирован, всем известен до мельчайших подробностей.
Вечерние костюмы, черные фраки, зимний жесткий крахмал воротников, сдавливающих шеи, открытые платья, застывшие лица лауреатов в креслах, король Густав-Адольф, вручающий золотые медали, приветственные речи, обдуманная, медленная речь нового лауреата, большой прием в конце, когда все стоят как будто в ожидании чего-то, что должно произойти, кроме этого вечера, а ничего больше не происходит, - необязательность разговоров, тосты, уставшие лица женщин, попытка изобразить оживление, блицы фотографов, улыбки, снег за высоким темным стеклом окна, Гайдн в исполнении всемирно известного квартета, рукопожатия, тосты снова, яркий свет в зале, свечи, блеск хрусталя, общее движение или его видимость, поскольку вся эта толпа хорошо одетых, чисто выбритых, выглаженных, надушенных, обдуманно разговаривающих людей при внешнем движении была абсолютно неподвижна.
Петр успел поговорить со всеми, с кем ему действительно надо было переговорить, и с множеством людей совсем случайных. Кроме того, он неоднократно улыбался, целовал руки, заинтересованно слушал, поднимал бокал, понимающе кивал головой, сам что-то говорил то с убеждением, а то стараясь не выпасть из общего тона - совсем односложно, и все это время искал глазами Катю, а она делала примерно все то же самое, только отдельно от него, в толпе, и, может быть, ей приходилось меньше говорить, но зато больше улыбаться, быть внимательным слушателем, благодарным собеседником и вообще - красивой женщиной, с которой есть о чем поговорить, ибо она все поймет, а если даже чего и не поймет, то, во всяком случае, оценит.
И Катя искала Петра.
Они несколько раз попадали в одинаковые ситуации - уйти, не дослушав, было невозможно, но стоять, зная, что тебя ждут (Петр явно показывал Кате, а она ему, что им хорошо бы отсюда исчезнуть), было крайне неловко, и все слова казались какой-то бесконечностью, пропастью, из которой нет никакого выхода, а слова все лились - вежливые, вздорные, с блеском ума и полным его отсутствием, - гладкие слова, произносимые автоматически...
...И все же им удалось исчезнуть.
...Петр накидывал пальто поверх вечернего платья Кати, заводил машину, Катя сидела рядом расслабившись. Туфли сбросила, с наслаждением вытянула ноги.
Ни слова не говоря, они мчались по ночному городу к морю.
Машина уперлась в мол.
Петр поднял верх. Ветер с моря, тишина, нарушаемая лишь ударами волн о причал. Тьма. Полный покой.
Молча, вдвоем, сидящие отдельно, но близкие сейчас, как редко бывает близок человек, - один к другому.
Закрытые глаза, головы откинуты на подушки, сдернутая с шеи бабочка, влажный морской воздух - каждый вздох - с жадностью и облегчением.
* * *
Саша проснулся оттого, что зазвонил будильник.
Ровно восемь.
Тотчас сработал автомат: звонком будильника приведена была в действие целая система - щелкнул проигрыватель, завертелась пластинка - игла скользнула по диску, и - грянул марш, заговорило радио, свернулась вверх штора, открылись сами двери балкона, и в комнату хлынул поток солнечных лучей - зеркало вспыхнуло на подоконнике, качнулась занавеска, - утро началось.
Саша привычно сунул ноги в тапочки, вскочил. Высокий, хорошо сложенный, чуть полнеющий, в белых трусах, в майке.
Слушая радио, выпил бутылку кефира из холодильника и, разминаясь постепенно, входя в ритм, сделал зарядку.
Затем зашелестел душ. Параллельно на кухне - пел и свистел кофейник.
Саша, свежий, выбритый, в легких светлых штанах и белой рубашке, сбежал вниз, не ожидая, пока поднимется лифт, открыл ящик, достал кипу газет, аккуратно запер его.
Далее он завтракал в большой кухне, где все стояло на своих местах, все было чисто, кафель - сверкал, кофе дымилось, темнело сквозь прозрачную чашку с цветами.
Саша все делал с привычной четкостью, направленно.
Так, во всяком случае, казалось: с самого момента вставания до быстрого мытья посуды во всем была какая-то обдуманность, цель, соразмерная поспешность занятого человека.
Чуть смутило то обстоятельство, что, вместо того чтобы так же быстро одеться и уйти из дома, он достал из холодильника лед в замерзших формочках и под краном с горячей водой довольно долго и старательно начал откалывать белые квадраты льда, складывая их в стакан.
...И вот уже этот стакан, освещенный насквозь, покачивался в руке Саши, а сам он раскинулся на балконе, в шезлонге, подставив лицо еще неяркому солнцу, вытянув босые ноги.
Глоток холодного чая. Взгляд влево, на детскую площадку, где с утра был шум, крики, бегали по газону дети в панамках.
Теперь - газета. Ровный ряд строк.
Газета рядом, на полу. Ветром с балкона ее несет в комнату. Разворачиваясь, она скользит по паркету - не дотянуться.
Лето, утро, туман после ночного дождя, утренняя музыка - то ли вальс, то ли что-то похожее на него, - солнце в глаза, лед, тающий в стакане, - и тут же телефонный звонок.