Пробужденная совесть
Шрифт:
— Я люблю вас, Зоя Григорьевна, — заговорил Беркутов. — За что? Может быть, за то, что вы — совершенная мне противоположность. Но мы расстанемся сейчас же и навсегда. Только вы никому не должны говорить этого. Я не могу уже вернуться назад, но я буду вспоминать о вас всю мою жизнь. Зоя Григорьевна, — позвал Беркутов неподвижно сидевшую женщину, — дайте мне ваш цветок. Зоя Григорьевна!
Столешникова не переменяла позы. Беркутов видел ее белый, как мрамор, лоб.
— Я понимаю вас, Зоя Григорьевна, понимаю, почему вы ушли в монастырь, — шептал Беркутов с усталым лицом, — и, может быть, я полюбил вас именно за это. На прощанье позвольте мне дать вам
Она подошла к нему, бледная, с тусклыми и печальными глазами.
— Возьмите, — прошептала она и протянула Беркутову розу.
Он схватил ее, коснулся губами влажных лепестков и спрятал цветок в боковой карман своей куртки.
— Когда меня выбросит на берег, — проговорил он с усталым лицом, — издыхать медленной смертью, я буду глядеть на эту розу и шептать: Ессе femina!
— Прощайте, — прошептала Зоя Григорьевна.
Он хотел схватить ее руки, но она снова ушла от него в угол и опустилась в кресло, точно у нее подкосились ноги.
— Прощайте, прощайте, — проговорил Беркутов. — Прощайте!..
И он ушел от окна. За его спиной послышался стон.
XVII
Беркутов пошел двором и увидел Сысойку. Верхом, на взмыленной лошади, тот рысью въезжал в ворота.
— Ну, что, как? Есть ответ? — спросил его Беркутов.
Сысойка подал ему неряшливо сложенную измятую бумажку.
— Поезжай к крыльцу, — сказал ему Беркутов, — и жди меня там. Лошади не расседлывай: сейчас тебе придется ехать к ямщикам.
И быстрой походкой он отправился во флигель. Не снимая с головы шапки, он торопливо пробежал содержание записки Пересветова при тусклом свете опущенной лампы. Пересветов разрешал жене ехать гостить к тетке. «Конечно, так и должно было быть», — подумал Беркутов. Он надел темное пальто, сунул в карман револьвер и подошел к постели.
Настасья Петровна крепко спала, с бледным лицом и слегка раздвинутыми губами. Веки ее глаз вздрагивали. Кофточка на ее груди распахнулась, плед скатился с плеч, и Беркутов увидел ее смуглую шею, покрытую темным пушком. Он осторожно, чтобы не будить спящую, поправил на ее груди плед, совсем погасил лампу и тихо вышел на крыльцо.
Сысойка стоял там, держа в поводу лошадь. Лошадь грызла удила и копала землю.
— Ну-с, лошадиный пастырь, — обратился Беркутов к пастуху, — поезжай сейчас в село на ямской двор и скажи, чтобы через полтора часа здесь были лошади. Не позже, слышал? Через полтора часа. Тройка в тележке. Да скажи, чтобы лошадей получше дали. Понял? А вот за труды получай еще двугривенный.
Сысойка поспешно спрятал в карман монету и сел в седло.
— А мне ты оседлай сейчас иноходца, — сказал Беркутов караульщику.
Тот со всех ног побежал исполнять приказание. Беркутова в усадьбе любили все.
Через четверть часа Беркутов уже был в лесу перед расщепленным грозой дубом. Здесь он слез с лошади и привязал ее к сухой ветке дуба. «А ну, как Пересветов перепрятал деньги, — внезапно пришло ему в голову, — вот это будет так штука!» Внимательно оглядывая землю, он пошел вокруг дуба. С неба моросил мелкий дождичек, наполняя весь лес шорохом и шуршаньем; от деревьев шел легкий пар; слабое дуновение ветра проносилось порою по лесу,
Через минуту в его руках появился довольно объемистый жестяной ящик. Беркутов открыл его. Деньги были тут. Он начал брать их из ящика и аккуратными пачками рассовывать по своим карманам. Скоро его карманы были набиты битком ими. В ящике, впрочем, он оставил еще порядочную пачку. Он пересчитал и ее. «Тридцать тысяч, — подумал он, — для Пересветова и этого будет вполне достаточно». Он снова опустил ящик на старое место, в яму, предварительно вложив туда вместе с остальными деньгами аккуратно сложенный, по-канцелярски, лист бумаги. Ящик он по-прежнему запорошил землею и сухими листьями. После этого он сел в седло и тихо поехал вон из леса под моросившим дождем. По дороге ему внезапно пришло в голову заехать на минуту к Пересветову. В его распоряжении было около часа. Ему даже казалось, что заехать весьма полезно. Он тронул лошадь. У крыльца пересветовского дома он привязал лошадь к железному кольцу и вошел в дом. В прихожей его встретила Аннушка.
— Валерьян Сергеич дома? — спросил он ее и, не скидая пальто, прошел в столовую.
Пересветов сидел у стола и ужинал холодной бараниной. При входе Беркутова он поднялся на долговязые ноги.
— А меня жена покинула, — сказал он с кислой усмешкой и поздоровался с Беркутовым,
— Как так? — спросил Беркутов, сбрасывая шапочку.
— Не хочешь ли, — подвинув ему баранину, продолжал Пересветов, — да, жена, видишь ли, к тетке гостить поехала, попутчица нашлась. А я что же, — развел руками Пересветов, — я с удовольствием, пусть ее проветрится, в самом деле!
— Да, конечно, — кивнул головой Беркутов, прожевывая крепкими зубами кусок баранины, — это хорошо.
— Я и сам завтра гостить к Тихону Никешкину уеду, — говорил Пересветов, — тоже с неделю, должно быть, прогощу. На хозяйство наплевать. Все равно именье за долги через год продадут. Как ни вертись, не вывернешься. Крышка мне! — Пересветов снова развел руками. — Я знаешь, что надумал?
— Что?
Беркутов отставил от себя баранину и закурил папиросу.
— Как продадут у меня именье, — сообщал ему Пересветов, — выручу я к тому времени рублей пятьсот, семьсот, хоть хлеб на корню продам, что ли, и в Нижний на ярмарку поеду. А там с именитым купечеством познакомлюсь и в карты начну играть.
— С женой? — спросил Беркутов.
— То есть как?
— Ну помнишь, как я тебя учил:
Валентина Павловна, Павловна, Павловна.пропел Беркутов на мотив немецкой «Аугустин». — Так, что ли? — добавил он и рассмеялся, точно просыпал лед.
Пересветов тоже рассмеялся.
— Да, пожалуй и так, — проговорил он, смеясь.
Беркутов затянулся папиросой.
— Что же, дело хорошее.
— Наиграю я таким манером, может, несколько тысяч, — продолжал Пересветов, — и сейчас же, на Кубань на новые земли махну. На Кубани рублей за сорок пять десятину купить можно.