Прочие умершие
Шрифт:
— Фрэнк Баскоум, — представился я почти шепотом. — Эдди, должно быть, ждет меня. — И вошел.
— Ясно, — сказала она и добавила: — Финес, — вероятно, это было ее имя. — Сиделка из богадельни. Он уж тут вас заждался, копытом землю роет. — Она повела меня из темноватого фойе направо через главную гостиную — греческое возрождение, раздвижные двери, книжные полки, в тыльной части здания в конце анфилады показался освещенный солнцем уютный уголок комнаты для завтраков. Все в первоначально выстроенной части дома было выдержано в стиле, ультрасовременном для семидесятых годов: сверкающие стальные трубы, кожаные кресла, стены, вручную расписанные широкими зазубренными красными и зелеными полосами, с развешанными по ним большими черно-белыми фотографиями Серенгети, плетеных хижин, горы К2, широкой неподвижной реки с резвящимися носорогами. Повсюду на глаза попадалась разнообразная экзотическая утварь
Полная Финес шагала вразвалку на удивление быстро. Я шел следом, вдыхая распространяемый ею запах мяты.
— А я уж думала, этот забавный проповедничек — или кто он там такой? — вообще никогда не уйдет, — сказала она так, будто мы старые знакомые. — Файс [36] ! Прям собачья кличка! Кажется, вас я еще не видала. А из них — кое-кого видала. — Она провела меня через темный кинозал и далее через отделанный деревянными панелями кабинет хозяина дома с развешанными по стенам эстампами-иллюстрациями к «Ярмарке тщеславия», скрещенными теннисными ракетками, по-видимому, полным изданием «Гарвардского собрания классики» [37] и мрачно смотревшей со стены огромной головой африканского буйвола. Потом мы прошли клубную комнату — стол для снукера [38] , треугольник красных шаров на безупречном зеленом сукне, стойки для киев, мелки, высокие стулья на длинных ножках, светильники от Тиффани, стены темно-клюквенного цвета. Опять-таки все выглядело так, будто человеческая рука тут уже давно ни к чему не прикасалась. Планы строились. От планов отказывались.
36
Финес коверкает имя «Файк».
37
Антология мировой классической литературы в 51-м томе, составленная президентом Гарвардского университета Чарльзом Элиотом.
38
Разновидность игры в бильярд.
— Я его старый друг, — сказал я, едва поспевая за Финес. Мы миновали двойные двери в маленькую освещенную дорогими светильниками комнатку — морские карты в бронзовых рамках, латунные навигационные приборы, телескопы, лебедки, обезьяньи кулаки [39] , багры, крепежные шпильки для такелажа, кофель-планки [40] , не хватало только потайной подземной темницы с люком. Глянцевые фотографии во всю стену запечатлели Эдди, чуть меньше, чем в натуральную величину, на своей любимой яхте модели «Торе Хольм», давно уже пропавшей из поля зрения кредиторов и названной в честь тогда еще не отбывшей жены «Йалиной». Он позировал в роли бесстрашного рулевого большой семидесятифутовой яхты, у бушприта (или как там называется эта штука?) которой бушуют волны, вздымая снопы брызг. Судно несется на всех парусах, коммодор в белых парусиновых брюках и солнцезащитных очках переполнен счастьем, а Йалина ежится, обхватив себя за плечи скрещенными руками, и ее прямые светлые волосы развеваются за спиной (открывая сравнительно маленькое для таких рук лицо). У меня в жизни не было впечатлений, которые я бы ценил столь же высоко. Поработав риэлтором, я понял, что можно прожить, имея гораздо меньше, чем кажется необходимым.
39
Крупные узлы из толстой веревки, используются на парусных судах, иногда — в качестве украшений.
40
Деревянный или металлический брус с гнездами для стержней, на которых крепятся или укладываются снасти бегучего такелажа парусного судна.
— Так. Вот я вам
Широкий лоб и выпуклые глаза с желтоватыми белками придвигаются ко мне, и я понимаю, что сейчас будет сказано нечто важное.
— Мистер Медли очень плох. Того гляди помрет. — Она поднимает подбородок, и ее замшевые губы складываются в тугую, благочестивую линию, которая передает вескость, почтительность, торжественность момента, печаль, заботу, смирение, прямоту. Множество других невыразимых смыслов проявятся или могут проявиться, когда придет последний час другого человека.
— Знаю, — кротко говорю я. Теперь, в преддверии комнаты, в которой лежит Эдди на смертном одре, мне хотелось бы оказаться как можно дальше отсюда. — Он по радио объявил, что умирает.
— Да, знаю я обо всех этих глупостях. — Она вздыхает. Груди максимально-возможного размера едва ли не с треском распирают медсестринский халат, отчего диск фонендоскопа смещается в мою сторону и потом обратно. — Но он спокоен. Не противится. Мозг работает себе и работает. Так что вам не надо горевать. Потому что он не горюет.
— Хорошо, — говорю я и добавляю: — Я ненадолго. — Так я думаю, вернее, надеюсь. Финес, как я вижу, носит тонкое обручальное колечко, оно едва заметно на пальце в складках кожи. Где-то есть какой-то мистер Финес, которого зовут, наверняка, Трентон. Суровый, жилистый, приятный человек, которым она помыкает и которому каждый день напоминает, как все должно быть устроено на этом свете и как на том. Представляю, как он ее любит — все, что можно в ней любить.
— Оставайтесь, сколько хотите, — говорит Финес. В руке она по-прежнему держит желтую губку. — Не похоже, чтобы вы могли его утомить. Он уж и так устал.
— Хорошо.
— Ну, тогда войдем. — Она тянется к шарообразной дверной ручке, толкает дверь, и я вижу… наверно, это он… Эдди лежит среди подушек, но похож он не на Глена Форда, а на маленькую, читающую «Экономист» обезьянку в очках.
— Кто там? — говорит это крошечное создание, отдаленно напоминающее Эдди. Голос встревоженный, выражение лица растерянное, рот полуоткрыт, видны зубы, кожа лба над очками собрана в морщины, маленькие пальцы, похожие на паучьи ножки, убирают журнал, мешающий ему нас видеть. Он кажется ужасным, но и сам в ужасе. Не осталось ничего от прежнего Эдди.
— А вы как думали? — лукаво говорит Финес. — Ваш старый дружок, тот, что утром звонил.
— Кто? — каркает Эдди.
— Это я, Маслина, — превозмогая себя, я делаю неловкий шаг вперед, выхожу из дверного проема и не могу оторвать глаз от Эдди. Стараюсь улыбнуться, рот и щеки у меня двигаются, но улыбка получается не совсем. Не до конца. Вдруг спохватываюсь, что у меня мерзнут руки, и прячу их в карманы брюк. Все уже идет не так, как надо. Мне не хватает опыта. Но кто бы согласился приобрести такой опыт?
— Ну-ну, нечего мне тут притворяться, будто не узнаете, — гороподобная Финес, которая чувствует себя тут главной, спокойно и решительно направляется к изножью металлической кровати — эту часть реквизита, видимо, доставили ее сотрудники из богадельни — и бесцеремонно переставляет стойку капельницы. На стойке укреплен флакон из прозрачного гибкого материала с прозрачной жидкостью. Трубка, отходящая от флакона, другим своим концом с канюлей введена в вену на тыльной стороне левой кисти умирающего. Кожа руки мертвенно-бледна. Эдди до подбородка закрыт простыней больнично-голубого цвета, тело под ней едва угадывается.
— Ладно-ладно, узнаю. — Он кашляет, не пытаясь прикрыть рот рукой, хотя стоило бы.
— И рот прикрывайте, мистер Невежа! — Финес, будто Эдди не может ее услышать, недовольно смотрит на то, что от него осталось.
— Я не заразный, — говорит его маленькая голова. То же говорил он мне и по телефону. Его страдальческий взгляд останавливается на моем лице, и он улыбается мне, как заговорщик. Таков, в сущности, наш Эдди.
— А может, раньше были? Кто вам сказал, что нет? Ничего не знаю. — Финес запускает свою огромную руку под костлявую шею Эдди, другую — как можно дальше ему под спину, приподнимает верхнюю часть туловища и подкладывает несколько подушек, так что умирающий оказывается в сидячем положении. Становятся видны острые выступы плеч, тонкие предплечья, часть худой грудной клетки. Под больничной блузой того же неяркого зеленого цвета, что и халат Финес, угадываются ребра.