Проданная на Восток
Шрифт:
В первое мгновение, когда он только ее разглядел, Джонотан тихо вздохнул и понял, что все это время не дышал вовсе: так боялся увидеть ее испуганной, сломленной и несчастной. Но Агата, его Агата все так же высоко держала подбородок и улыбалась так ослепительно, что тепло ее улыбки пробиралось куда-то в его сердце. Он точно знал, как в этот момент насмешливо сияют ее глаза, как именно изгибаются нежные губы. И был так рад видеть, что с ней все в порядке, что не сразу обратил внимание, во что она одета и как неприлично близко сидит к благосклонно улыбающемуся Орхану.
Джонотан был слишком высоко под куполом, но даже с такого расстояния он мог рассмотреть нежную кожу под тончайшей блузой в аннуарском стиле, и как переливается золото, которое невеста принимает только добровольно и только в день помолвки.
Джонотан нахмурился, растянувшись на каменном полу и прильнув к окошку в безотчетной попытке уловить хотя бы обрывки разговора, но услышал только собственное грохочущее в ушах сердце.
А когда Агата подалась немного вперед, и Орхан начал кормить ее с рук, когда его унизанные перстнями и кольцами пальцы дотронулись до ее приоткрытых, словно в ожидании ласки губ, вновь всколыхнулось то темное и страшное, что обуяло Джонотана перед побегом из темницы.
Пальцы безуспешно впились в камень, будто одной мыслью он мог бы разрушить его и всё вокруг. Магия рвалась изнутри, чтобы смять, разорвать, сломать тех, кто забирал Агату, его Агату, которую он готов был оберегать ценой своей жизни.
А она сидела, улыбаясь, и не было ничего дерзкого, своевольного и непокорного в этой восточной статуэтке, закутанной в дорогие ткани, выставляющие ее напоказ.
Джонотан сжал кулаки, когда она вновь улыбнулась. Истинная дочь своего отца! Как же легко она забыла и, кажется, вовсе не волновалась, что он подыхает где-то в темнице — или вовсе уже казнен! Впрочем, кириос ди Эмери, сидящий за этим же столом и благосклонно поглядывающий на то, как его полураздетая дочь любезничает с Орханом, вполне мог ей сказать, что Джонотан убит.
Джонотан вспомнил своё обещание убить его, и теперь оно стало ещё ярче. Если Сезар ди Эмери считал, что может беззаконно убить его родителей, забрать себе всё, уничтожить его самого, как ставшего ненужным свидетеля его греха, то он глубоко ошибся.
Джонотан ди Арс уже давно не тот мальчишка, что слепо верил опекуну и единственному взрослому, протянувшему руку сироте. Рука оказалась рукой убийцы и предателя, — и этот предатель заплатит за всё сполна. Джонтан с глухой тоской подумал, что именно его безумная, неостановимая любовь к Агате столько лет позволяла ему закрывать глаза и так слепо верить её отцу, ведь не могло же чудовище подарить жизнь самому светлому и яркому солнцу в его жизни.
Что, если он ошибся и в этом? Что, если Агата таит в себе такое же тёмное и мрачное зло, пропитавшее душу торговца и предателя ди Эмери?!
Но разве виновата она в том, что выполняет волю отца? Она ничего не знает. И просто ищет лучшую жизнь. Так или нет?
Джонотан сжал челюсти. Ему хотелось сказать Агате правду или что-то, что заставит ее вспыхнуть и разозлиться, но даже сейчас, когда он видел ее любезничающей с другим, он не мог себе представить, что сможет причинить ей боль.
Он вздохнул и медленно выдохнул, успокаивая магию, чувстуя, как на смену злости приходит опустошение, растекаясь по венам, как оно становится почти физически ощутимо.
Разве достоин он был тревоги и слез Агаты? Обычный парень, рано потерявший своих родителей, без гроша за душой. Он дразнил ее и заключил то давнее, совершенно дурацкое пари, когда она смотрела на него влюбленными глазами. И ни на мгновение не подумал, что может ранить этим ее чувства. Просто он слишком хорошо знал, что она чувствует, и был уверен, что она знает, что чувствует — он. Какой он идиот! А потом исчез, воспользовался случаем и отправился на поиски ответов о своих погибших родителях. Он мог просто быть рядом с ней все это время.
И сам подтолкнул кириоса ди Эмери сюда, своими руками организовав сделку, из-за которой Агата сидела сейчас, улыбаясь и принимая восхищение всех мужчин в зале.
Она неожиданно замерла и тревожно огляделась, словно почувствовав его взгляд. Джонотан потянулся было магией: ведь все так просто, он точно узнает, что она чувствует, и тогда…
Ему на плечо легла тяжелая рука Десира, сжимая и напоминая, что пора спешить. Да и Хайрат — проклятый верный пёс Орхана, а еще и весьма способный маг — он наверняка это почует, а снова бегать по крышам от всей стражи города, от людей Орхана и от теневых али Асада — просто самоубийство.
— Уходи, Джонни, — прохрипел над ухом Десир. — Нас найдут и убьют обоих.
Джонотан не ответил, не в силах перестать смотреть на Агату, которая так заразительно разулыбалась словам Ахмата, сидевшегоий по правую руку от неё. Знала бы она, сколько крови пролил этот человек, выбивающий долги изс тех, кто провинился перед Орханом, она бы наверняка не смотрела больше на него так.
Взгляд снова вернулся к Сезару ди Эмери.
— Эй, — с силой дёрнул Джонотана за плечо Десир, теряя терпение.
Ужас и паника всё больше затапливали теневого стража, лишая остатков стойкости и выдержки, которую они наверняка тренировали под началом али Асада.
Джонотан первернулся на локте, откинулся на спину и встретился глазами с Десиром, поймав в них не только тьму и страх, но и чувство долга.
— Уходим, — криво улыбнулся он. — Но не в порт. Ты проведешь меня к Акраму.
Глава 27. Орхан — разбиватель сердец
— Кирия ди Эмери, это совершенное безумие! — даже в тихом шепоте, приглушенном покрывалом, скрывающим Элен так, что на виду оставались только глаза, было слышно недовольство и укор.
— Я знаю, Элен. Знаю, — пробормотала Агата, запирая снаружи дверь комнаты Фадии и на всякий случай дергая ручку.
Надзирательница, приставленная к ней Хайратом, ни в чем не была виновата. Наоборот, часто вставала на её сторону и помогала разобраться в жизни в гареме, однако именно сейчас жизненно важно было оставить Фадию взаперти.
Умудрившись напоить сонным сбором, который раздобыла Элен, Фадию вскоре после обеда, Агата проводила её до комнаты, посидела, выслушивая долгие и мудрые наставления для будущей жены повелителя, и дождалась, когда Фадию наконец сморит сон.