Профиль невидимки
Шрифт:
Но почему же не работает? По отдельности все было хорошо, а вместе - изволите видеть. Роковая ошибка, несчастье? Нет, совсем не то. Они не видели в этом никакой катастрофы. Они видели только еще один этап работы, досадный, нелегкий, но, как видно, необходимый.
Странно, но среди электронщиков живет не то вера, не то убеждение: «Если сразу получается, тут что-то подозрительное». Всякая схема должна быть проработана до мозга костей, так сказать выношена в муках и в борьбе с капризами, неполадками, неожиданностями, помехами. Тогда становится
Чувствовать схему - не в этом ли одно из драгоценнейших качеств всякого, кто ведет лабораторный поиск? Александр Иванович и Марк мысленно прощупывали сейчас все звенья электрического организма, еще глубже вживаясь в него и стремясь прочувствовать, разгадать, почему же он так заупрямился. Они расчленяли вновь целое по отдельным узлам и представляли себе их взаимное влияние. Один узел мог продолжать, развивать работу другого, а мог и напротив: одним своим присутствием мешать остальным и разрушать их положительное действие. Влияние накладывается на влияние, жесткая цепочка взаимных влияний - и вся система выходит из режима. И вот - не работает.
Новая полоса мелочного расследования и деликатных ухищрений. Учет скрытых, случайных связей в собранном приборе, от узла к узлу, от каскада к каскаду. Раз-деление на полезное и вредное. Нейтрализация всего, что наносит вред и мешает. И настойчивая, последовательная расчистка пути сигналов от гребешков, постепенно по всей схеме, от узла к узлу, от каскада к каскаду. Словом, искусственное и искусное выравнивание режима.
Нелегкая и немалая полоса в жизни лаборатории, когда опять время исчислялось только от «окошка» к «окошечку». Когда Александр Иванович перебирал в уме, по книгам и у себя на карточках всевозможные способы и приемы. Когда Марк, часами не отрываясь от макета, снимал бесчисленные характеристики, чтобы добиться в звеньях схемы нужного равновесия. Та самая полоса ожесточенно упорной работы, когда вместе с умением, строгим расчетом особенно требовалось еще и чутье. Чутье экспериментатора, его способность «чувствовать схему».
На исходе пятого или шестого «окошечка» удалось все-таки восстановить режим. Макет заработал. Но вот что еще оказалось. Увеличение сигналов резко упало. Они строили все на увеличение в сто тысяч раз и добились его, когда испытывали по отдельности, а теперь в целом, в собранном виде макет не в силах был выжать даже половину. Сорок тысяч - и никак не больше. Вот тебе и победа!
Сорок тысяч - это ведь уровень того самого английского прибора под стеклянным колпаком. Вполне солидный уровень, между прочим. Уж не смириться ли?
– Тогда лучше идти подметать улицы, - тихо сказал Александр Иванович и поправил двумя пальцами, как рогулькой, очки.
И началось опять. Поиски и раздумья. Часы отчаяния и минуты надежд. И действительно мелькало порой: вот же есть счастливые, безоблачные профессии, например - чистильщик сапог: никаких терзаний, раз, два - и готово.
Марк смотрел иногда на макет долгим, пристальным взглядом, почти враждебно. Что она хочет, эта электроника? И как ее обуздать, заставить?
И вот однажды утром он, Марк, принес в лабораторию маленький лист с каракулями небрежно набросанной схемы. Принес и протянул Александру Ивановичу, своему учителю, повторяя его собственную любимую фразу:
– Я думаю, так…
Александр Иванович посмотрел и даже привстал из-за стола.
Это была очень верная идея. Как можно восстановить мощь усилителя, не прибегая к сложному вводу дополнительных ламп. Марк все разыграл с помощью лишь небольших катушечек сопротивления. Изящный по своей простоте дебют молодого исследователя. Путь к ста тысячам как будто расчищен. Еще одно из тех малых ежедневных открытий, какие сопровождали не раз дни рождения нового прибора.
МОМЕНТ ТОРЖЕСТВА
Наступил все-таки этот момент: первая демонстрация прибора. В готовом виде, при полном облачении. После всех испытаний, опытных, предварительных, повторных, контрольных, - первый показ. Так сказать, для «своих». Правда, Александр Иванович норовил все время вставить словечко «пробный показ».
На массивном столе обтекаемой формы возвышалась стойка с подвешенной коробкой мотопривода. Торчал вбок вытянутый палец датчика. В наклонной части стола поблескивали кнопки и рычажки управления, глядели из-под стекла белые шкалы со стрелками и широкая полоса ленты для записи гребешков. А вся электроника вместе с сетью проводников и вспомогательных устройств ушла туда, в нутро стола, в глубокое спокойствие. В общем, по виду не то какой-то замысловатый шкаф, не то холодильник.
На демонстрацию стали съезжаться во второй половине дня. Приехали гости с завода, кое-кто из конструкторов во главе с Георгием Ивановичем. Приехал главный инженер Иван Алексеевич. Зашел заместитель директора института. Сбор достаточный, но будто ждали чего-то еще, бросая взгляды на Александра Ивановича. Как-то так ощущалось, что нужно, чтобы именно он начал, ну, хотя бы вопросом.
– Кажется, пора?
– сказал он, поправив очки и оборачиваясь к Георгию Ивановичу.
Тот слегка кивнул.
Клейменов встал перед пультом прибора. Сейчас только он один должен провести всю процедуру измерения. Ведь так и будет, что именно механики самостоятельно станут пользоваться прибором для своих целей. Вся электрика, уйдя туда, в глубину массивного стола, скрылась от взоров, оставив снаружи лишь то, что понадобится именно механикам для производства измерений: датчик с иглой, мотопривод, аппарат записи и шкала математического подсчета, да еще вот этот несложный пульт управления с пусковыми рукоятями и рычажками.
Клейменов потер машинально руки, словно умывая их, и развел в стороны, как дирижер перед первым тактом: приготовиться! Включил ток. Красная сигнальная пуговка зажглась на пульте.
Ничего еще не произошло. Только стоявшие вокруг зрители сдвинулись чуть плотнее. Но вот как будто что-то затеплилось там, внутри прибора, не то похоже на легкое движение, не то какой-то тихий звук. Знаете, как бывает в радиоприемнике, когда его включишь и разогреваются лампы. Ничего еще нет, но прибор уже живой.