Профиль невидимки
Шрифт:
Александр, Иванович принимал на себя всю тяжесть нареканий. По-своему они были справедливы: чего же лаборатория думала раньше? Но все-таки какой заманчивый новый вариант…
Все обращались к Боярову, все требовали от него разъяснений, все ждали его решения. Получалось как-то само собой, что этот негромкий и непредставительный человек многое объединял и диктовал сейчас в сложной, разветвленной работе. И не только потому, что в его руках были заветные ключи электроники. Александр Иванович подчинял себе окружающих тихо и незаметно, без команды, без внешнего нажима. И подчинял тем, что подчинял прежде всего самого себя интересам дела, исследования, опыта, любой мелочи лабораторного поиска, какой бы мелкой она ни казалась. «Ну-с, продолжим», - в этой неутомимо повторяемой фразе был весь Александр Иванович.
«Сегодня придется задержаться», - говорил он.
Говорил, собственно, ни к кому не обращаясь, но они оставались - и сотрудники лаборатории, и гости с завода. И это «сегодня» стало повторяться каждый день. Оставались, понимая, что иначе нельзя. В любой день «окошечко» снова хлоп - и все опять замрет.
И все же усталость, нервы включались вдруг иногда угрожающим фактором в чистоту эксперимента.
Важный опыт, обозначенный в журнале как «Испытание системы с мотоприводом».
Мотопривод присоединен к датчику, а проводочки датчика связаны с электронным блоком усиления. Включен мотор. Плавно, мягко потянуло механическое плечо механический палец. Совсем как осязающая рука. Только она ничего еще не ощупывает. Просто иголочка ведет по воздуху. Опять то самое исходное, нейтральное положение, при котором должен быть полный нуль.
– А-яй, скачет амплитуда!
– раздается голос Милы.
На экране осциллографа змейка отплясывает неровный, судорожный танец. Нет нуля. Нуль был раньше, несколько месяцев назад, после того, как они провели за него длительную, тяжелую борьбу. А теперь нет опять. Стоило только включить мотопривод - и пошло опять плясать. Ничего как будто не изменилось, только плечо мотопривода потянуло датчик с иглой слева направо, так просто, по воздуху, а нуля уж как не бывало. Ну что за подлость!
Александр Иванович стоит перед коробкой мотопривода, нацелившись на нее стеклами очков. «Что он хочет этим сказать?» - с раздражением думает Клейменов, хотя тот ровно ничего еще не сказал.
– Вам не нравится мотопривод?
– с вызовом бросает Клейменов.
– Мне не нравится вот что…-не торопясь указывает Александр Иванович на прыгающую по экрану змейку.
– Ну и что же?
– Надо полагать, что это от чего-нибудь да происходит, - с обидной рассудительностью отвечает Александр Иванович.
Слесарь Гордеев, криво улыбнувшись, приложил ладонь к крышке мотопривода. Постоял гак, потом прильнул ухом, скосив глаза, как делают врачи, выслушивая пациента. Нет, как будто ничего. Даже такая чуткая рука и натренированное ухо не могли ничего обнаружить подозрительного. Никакого биения или вибраций. На заводе все было очень хорошо отделано и прилажено, чтобы действительно этот механизм мог служить самым мягким и эластичным плечом. И все же тонко-чувствительная электроника что-то обнаруживала, что было уже недоступно человеческому ощущению. Что-то как будто легонько трясет или цепляется - и в приборе уже кутерьма. Всякая блошка вырастает в тысячи раз.
Клейменов не сдавался. Почему может быть только в мотоприводе? Или кто-нибудь подозревает его систему двойных качелей, его находку? А вся эта запутанная электрическая сеть макета - мало ли в ней что может быть. И он с нескрываемой выразительностью смотрел именно на переплетение электронных деталей.
– Если угодно, проверим, - все же делает он уступку.
Слесарь Виктор Павлович Гордеев, сняв крышку с мотопривода и вооружившись лупой, принялся перебирать каждое звено, частичку за частичкой.
– Тесный, очень тесный приборчик!
– бормотал он, проникая куда-то вглубь, словно зондом, тонюсенькой отверткой.
В этой сравнительно небольшой коробке, где ходил сложный набор шестеренок, где плавно сжимался и растягивался двойной параллелограмм, насчитывалось до пятисот всяких деталей. Свинченных, сцепленных, соединенных скользящими и тугими посадками. И в каждой точке соединения или касания может родиться тряска, шумок.
– Очень тесный приборчик, - продолжал что-то подправлять и подчищать Виктор Павлович.
Опыт повторяется сначала. Включен мотор. Фу ты, напасть какая! Полоска на экране все-таки морщится и приплясывает.
– У нас все окончательно, в ажуре, - решительно заявляет Клейменов.
– Окончательно?
– тихо переспрашивает Александр Иванович с таким выражением, что конструктор готов уже взорваться.
– А наводки? Ваши наводки…
– Ого! Ход конем, раз, два - и в сторону!
– отзывается Марк.
Узы тесного содружества начинают сдавать и расползаться. Чем-то все это кончится?
Кончилось совсем неожиданно. Резкий стук в дверь лаборатории оборвал спор. На пороге во всем своем форменном величии предстала охрана института. Почему свет по ночам в лаборатории? Не полагается. Почему посторонние посетители в такой час? Не полагается.
– Нам нельзя остановить опыт,- пытался объяснить Александр Иванович.
– Видите ли, мы ищем ошибку…
– Не полагается. Разве вы не знаете постановления? Не засиживаться!
Все знали, разумеется, постановление и были ему рады, но как раз сегодня было бы крайне важно хоть немного еще…
«Не полагается» - магическое выражение, перед которым меркнут любые аргументы.
…Клейменов и Гордеев возвращались вдвоем - далекий путь по ночной, уснувшей Москве, с одной окраины на другую. Нет, это не те запоздалые москвичи, что садятся не задумываясь в машины или подхватывают их по дороге. Нет, им бы подсесть на какой-нибудь случайный служебный трамвайчик, хоть на несколько остановок, если пустят, конечно.
Умостившись на каких-то балках на грузовой платформе, поеживаясь на колючем осеннем ветру, ехали молча. Две нахохленные темные фигуры.
– А все-таки, как они горой-то сразу за свое… - нарушил молчание Клейменов.
«Они» - это значило электрики там, в лаборатории, и Александр Иванович, и Марк, и Мила - все те, с кем было уже вместе столько проведено и столько связано.
Ну что ж, придется им завтра или послезавтра доказать, кто все-таки прав и у кого там пошаливает. А если нет, пусть рассудит Георгий Иванович.
Увы, ни завтра, ни послезавтра не пришлось ничего доказывать. Снова на лабораторию надвинулась спешная плановая работа. И «окошечко» захлопнулось.