Профиль невидимки
Шрифт:
Георгий Иванович извлек из коробочки с мягкой подстилкой блестящую металлическую плитку и, держа осторожно двумя пальцами, протянул Клейменову. Тот взял так же осторожно двумя пальцами, тщательно протер зеркало плитки замшей. Образцовая плитка, со строго аттестованной поверхностью: двенадцатый класс чистоты. Один из высших классов. Под ее зеркалом прячутся гребешки-невидимки уже меньше десятых долей микрона. Такая поверхность блестит на частях автомобильных двигателей, на шейках коленчатых валов, на быстроходных подшипниках… Образцовая поверхность, многократно проверенная, ляжет сейчас под иглу прибора - и что-то он покажет?
Клейменов легонько, очень легонько
Клейменов быстро обменялся взглядом с Гордеевым, и у того слегка проступила его странно кроткая улыбка. Они были довольны, как действует их механическая часть. Посмотрим, что дальше.
Прежде всего решили проверить этот капризный математический аппарат. Клейменов повернул рукоять на пульте, и стрелка на шкале математического подсчета тотчас тронулась с места и поползла, поползла слева направо. Десятки, сотни решений проделывал там мгновенно электронный математик, возводил в квадрат, складывал, делил, извлекал корни… И тут же без запинки выдавал на продолговатой шкале итог подсчета: среднеквадратичную высоту всех ощупанных гребешков.
Стрелка показала цифру на верхней шкале, Георгий
Иванович взглянул на нее и удовлетворенно хмыкнул. Точно! Двенадцатый класс!
Пришла очередь Александра Ивановича и Марка быстро обменяться взглядом. С прямой откровенностью посмотрела Мила на заводских гостей: «Видали?»
Но самое-то главное было еще впереди: запись гребешков. Как покажет себя уже не математик, а тот необыкновенно чуткий рисовальщик, на которого они возлагали столько надежд?
В лабораторию нет-нет, да и заглядывали новые лица. Тихонько приоткрывали дверь и осторожно, как можно незаметнее вступали в комнату, чтобы не нарушить течения генерального опыта. Конструкторы лабораторного бюро Можаев и Федоров, монтажник Федосеев - всем было сегодня дело до того, что происходило в лабораторной комнате. Механики Ерохин и Малафеев протиснулись вперед, поближе к прибору. Ведь эта стрелка, плавно скользящая по шкале, и это перо, совершающее запись, - это ведь их работа. С поисками, срывами, размолвками. Как же теперь не посмотреть! Каждый из присутствующих имел свое отношение к прибору, и каждый по-своему переживал сегодняшний показ.
Итак, демонстрация записи.
Клейменов вновь наставил иголочку на поверхность плитки. Переключения сделаны. Сейчас пойдет.
Еще теснее обступили они прибор. Взоры всех устремлены туда, где на столе прибора за стеклянным щитком медленно проплывает широкая разграфленная бумажная лента, а над ней в настороженной готовности склонен клюв записывающего пера.
И вдруг - смотрите!
– перо чуть дрогнуло, сдвинулось с места и широко махнуло в сторону. Несколько маленьких зигзагов - и взмах в другую сторону. И дальше и дальше, взмахи туда и сюда, и по дороге еще целая серия мелких движений, как затейливый росчерк у старательного писца. А вслед за пером протягивалась по бумаге причудливая зубчатая линия, чередующиеся друг за другом острые пики и впадины.
– Вылезает!
– нарушил чей-то голос напряженную
То, что нащупывал там алмазный коготок на поверхности плитки, электронный рычаг немедленно вытаскивал своим мощным длинным плечом наружу, толкая и размахивая пером.
На бумажной ленте перед взорами всех возникал тонко нарисованный профиль - профиль невидимки. Так вот ты какой, таинственный портрет!
– А сколько же увеличения?
– спросил главный инженер.
– Восемьдесят тысяч, - ответил Александр Иванович и добавил: - Пока восемьдесят.
– А соответствует?
– продолжал допрашивать главный инженер.
В самом деле, что за картина разворачивалась перед ними? Может, это верное отражение того, что существует на поверхности металлической плитки, а может, лишь одна фантазия размахавшегося рисовальщика.
– Можно проверить, - предложил Георгий Иванович.
Ленту остановили, отрезали ножом и принялись по клеточкам выводить среднюю высоту гребешков. И то, что электронный математик подсчитывал мгновенно, то пришлось этим людям, знающим и привычным, выводить в несколько рук, исписывая вычислениями листы.
И представьте, сошлось! Математика и рисование показали одну и ту же характеристику поверхности. Двенадцатый класс. Прибор выполнил одно, выполнил другое и тут же сам себя проверил.
Они смотрели на это создание собственных рук. Разве не стоило все пройти и все преодолеть, чтобы увидеть наконец это перед собой? Тревоги и муки, без которых, пожалуй, и нет жизни.
…Демонстрация в тот день длилась еще долго. Всё новые и новые вопросы ставили они прибору.
Какое максимальное увеличение? И прибор показал и сто тысяч, и сто двадцать, и даже сто сорок, словно электронный рычаг был готов расти до бесконечности. Чернильное перо совершало по бумаге уже такие размахи, что даже мельчайшие неровности микропрофиля ясно проявлялись во всех подробностях. Сто сорок тысяч увеличения вместо тех ста тысяч, о которых они раньше могли только загадывать. Тут-то и дала себя знать манера Александра Ивановича «работать с запасом».
А какую чистоту способен прощупать прибор? Они ставили под иголку всё новые образцовые плитки. Класс
12-а, 12-6, 12-в. Потом плитки тринадцатого класса:
13-а, 13-6, 13-в… Все более отглаженная, чистая поверхность. И прибор брал эту отменную гладь и вытаскивал ее скрытый мельчайший профиль. Взмахи пера становились короче, зубцы и пики снижались, сглаживались, и общий контур принимал все более ровный, прямой характер.
Положили наконец высший, четырнадцатый класс. Глаже уже не бывает, техника не знает пока ничего более тонкого, чем это чистейшее зеркало, которое удается навести лишь на редких, очень редких деталях самого ответственного назначения. Ну что, возьмет? И алмазная иголочка прибора покопошилась своим невидимым острием над этим зеркалом и все же вытащила из-под него мельчайшие морщинки профиля - совсем уж исчезающие гребешки. Запись на ленте рисовала мир сотых долек микрона.
Показ следовал за показом. Самый жесткий экзамен.
А если провести иглой еще раз по той же трассе, совпадет картина или нет? А если поверхность будет из мягкого материала? Если вокруг прибора будут ходить и топать? А если поднести сильный магнит?.. Десятки всяких «если», на которые прибор должен был сейчас, публично, ответить.
– А ну-ка!..
– воскликнула Мила, оттянув пальцами прядку волос.
Дернула жертвенным жестом - и тоненький, воздушно-легкий, как паутинка, женский волосок был положен туда, под иглу, на алтарь науки.