Прогнозы изменения законов природы
Шрифт:
Стоять дольше было совсем неприлично. Не считая того, что всё под камерами.
– С тобой-то что?
Он нахмурился.
– Пойдём в моё… личное место, – позвал я его.
– Такое у нас бывает?
– У меня есть.
Пока шли, а идти туда было ещё дольше, чем в курилку, я посвятил его в свой секрет.
– Есть такая психологическая концепция про «третье место»…
– Да, что-то слышал, – наедине Василий заговорил громче и увереннее.
– Я предпочитаю называть это «личное место». Это не работа и не дом, а часть пространства, где ты любишь находиться, отвлекаться, в общем-то, личным образом жить.
–
– Ты немного неправ. Курилка – это видимость твоего личного места. Видел же, ты не можешь там расслабиться. Для тебя и ребят это просто… курилка. Не про душу, и даже не про тело.
– Мне совсем интересно. Это что, где-то у нас? Раздевалка? – Василий повеселел.
– Ну не раздевалка, но… Увидишь.
Я ускорил шаг, он тоже.
– Кстати, у меня сегодня всё-таки последний день! – сказал буднично Кондратенко.
Я попробовал остановиться, но он подтолкнул меня.
– Ничего не говори!
Мы пришли в тупиковый коридор. Он поначалу замер в недоумении. Дальше я повёл его к мало кому известной лестнице вниз. Раньше там был вход в подвал (под зданием скрывалось несколько этажей), но уже давно в ещё более секретные помещения, чем наши, сделали лифты, а двери заварили и закрасили.
Чем ещё было хорошо это место – за первым, видимым пролётом, за поворотом располагался второй, невидимый. Как раз этот тайный кусочек и был уже последние два года моим личным местом. Многократно отражённый свет долетал сюда в настолько малом количестве, что в пространстве можно было разглядеть только силуэты.
На этот раз я включил фонарик на телефоне, чтобы Василию было не так дискомфортно. На одной из ступенек лежала сидушка от древней столовской табуретки. Я жестом предложил ему сесть, полковник последнего дня отказался (такое звание только на одно сегодня я из уважения присвоил ему внутри себя). Тогда я сел сам – это было атрибутом ритуала. Кондратенко пощупал стену на предмет возможности испачкаться – та действительно пачкалась. Он, полумахнув рукой, прислонился лопатками.
Стоило, скорее, помолчать. Я навёл фонарик на дверь и показал ему на вторую после сидушки, не считая собственно наличия этого тупика, местную достопримечательность. На железной, заваренной и закрашенной в тон стенам в салатовый цвет, двери просматривалась старинная нацарапанная надпись крупными буквами: х**. Это вечное и многосмысленное послание – очевидно, у автора и каждого из читателей было своё понимание – сопутствовало нам. Играя в каждый период своими красками, иногда умолкая, но пребывая с нами, даже в закрашенном виде, постоянно.
«И вот, по прошествии семнадцати месяцев и семи дней ковчег остановился на величайшей из гор араратских. И после того, как третий голубь вернулся с оливковой веточкой в клюве, Ной распахнул двери ковчега и вступил ногой своей на траву, распростёр руки к солнцу и громогласно произнёс: «Асса!». Это и было единственное, донесённое до нас из тех допотопных времён, слово. А вместе с ним нам передалась их сила и чистота», – я произнёс эту довольно длинную цитату из фильма «Асса» с рабочей монотонностью, но каждый из нашего поколения, конечно, знал оригинальное звучание.
Этот текст лёг и закрепился у меня в памяти с первого раза. Как будто этот необычный заход, а кино начиналось именно с этих слов, открывал портал в другой светлый мир – собственно в то время это так и было. Только в наличном контексте требовалось одно уточнение – вместе «их сила и чистота» следовало иметь в виду «его сила и чистота».
Это моё личное место никак не получалось наполнить каким-либо иным смыслом.
Про «стать святым», слава Богу, я не стал рассказывать – это было бы слишком.
(Системе мало выполнения задач и лояльности – ей необходимо наше постоянное унижение и поглощение души. Пожирание души – можно не сразу, даже лучше малыми долями, растягивая направленное ею вовнутрь себя удовольствие. А поскольку система не способна на удовольствие – точнее будет, удовлетворение.)
Вечером Василий ушёл, не прощаясь, я не сразу заметил его отсутствие. В раздевалке он оставил форму в своём шкафчике, не заперев его.
Я остался на службе ночевать. Семье просто сказал, что так надо. Оставания не приветствовались, но запретить их тоже было нельзя. Спать лёжа не разрешалось, с диванчиков в коридорах справедливо гоняли. Для этого дежурные офицеры и «контрабасы» делали периодические обходы. Сколько нас осталось на ночь, было непонятно – люди то уходили, то приходили. Я просидел на рабочем месте, пытался читать стихи (в последнее время мне требовалась такая доза ежедневно), потом в полуобмороке то дремал, то бодрствовал. Кофе не помогал.
Утром надел полевую форму – моя повседневка висела дома.
Про прямой эфир в этот день с нашим генералом я не знал. Телевидение было у нас частым гостем, поэтому все спокойно работали, единственно, старались не разговаривать и не ёрзать.
Когда он начал уверенно докладывать об обстановке (начальник был всегда, независимо от графика и реального самочувствия, огурцом), я подскочил, стремительно ворвался в кадр и закричал, подняв руки: «Это всё пропаганда! Я не боюсь! Я не боюсь!».
Меня быстро повалили на спину, прижали к полу. Генерал невозмутимо продолжал.
Перед своими я по-настоящему не сопротивлялся, а только обозначал грань свободы, необходимой для дыхания. Большинство смотрели на меня с пониманием, даже те, кто прижимал меня коленями книзу.
Когда через несколько минут эфир закончился, меня отпустили, дали подняться. Все вернулись к мониторам и продолжили службу.
Пастушок
Наловить рыбы тоже получилось, но гораздо интереснее оказался улов иного рода, улов одного человека. Этой странной удаче не предшествовали никакие приметы или знаки. В жаркий степной день мы небольшой компанией собрались на рыбалку на местные пруды. Нас, городских, оказалось четверо – вместе со мной ещё одноклассник Александр и муж его сестры Олег (тоже, оказывается, зять) с двенадцатилетним сыном Димой.
Долго собирались – пока купили червей-опарышей, запасной мелкой снасти, воды-вина; пока съехались, и мужчины ворчали «лучше бы поспать». Но длинные дни середины июня пропускать было нельзя, душа просилась на природу и карася, пусть пока небольшого. Я про себя, как обычно, досадовал, что наша река слишком хитромудрая: взять рыбу там с разбега не получается – и приходится чередовать окрестные пруды и озёра. Благо, таковых в округе много.