Прогулка под деревьями
Шрифт:
февраль
Вчера вечером меня вдруг поразил предвесенний свет, и особенно тем, что держится все дольше: в семь еще было светло, хотя ярко переливались звезды, переливался мокрый асфальт. Кажется, зелени тоже прибавилось. Можно еще и еще описывать это удивление — чувство, идущее из какого-то потаенного источника, который глубже любых описаний.
Что общего между этим богом (который остается в потаенности, в глубине и ничего не хочет, ничего не требует, легким богом) и Христом, богом самым непосильным? Бог тайного предчувствия чужд морали, но мне он ближе других.
июнь
На открытке из Венеции — чудесный фрагмент картины Тинторетто «Ариадна и Вакх». Склоненная, в профиль, голова — видимо, Ариадны — на фоне закатного
Радость ясности.
О двух номерах журнала «Гермес» [40] .
Поскольку я постоянно возвращаюсь к проблеме непосредственного опыта, мне все ближе та главная точка, которая занимает его редакторов. Скажем, у отшельника Хакуина [41] («Вечерняя беседа в лодке») меня по-настоящему поразил его рассказ о путешествии: как он движется по бездорожью на плеск реки, на молчание старика, на пятно в тумане, которое оказывается тростниковой циновкой, — и эта чистота воздуха и чувство тяжести. После такого любые медицинские теории кажутся скучными и бесконечно далекими.
40
Журнал духовных поисков, который начал издавать в 1933 г. французский поэт Анри Мишо; в 1963–1970 гг. он выходил под редакцией друга Мишо, Рене Домаля и Маргерит Юрсенар, французского писателя, истолкователя и переводчика дзэн-буддистской философии Жака Мазюи.
41
Экацу Хакуин (1683–1768) — японский поэт и художник, крупнейший авторитет дзэн-буддизма.
Драма — во взаимосвязи непосредственного и опосредованного, что и выражено у Мишо («Обобранный пространством»). Кроме того, здесь есть опасность эгоизма. В этом смысле хасидизм человечнее: в нем больше заботы о другом.
Броховская критика «Письма лорда Чандоса» [42] не учитывает одной важной вещи. Даже при самом остром кризисе что-то остается незатронутым: «Брошенная лейка, забытая на пахоте борона… вполне могут стать вместилищами откровения». Этим и занята современная поэзия. «Скорей пастушеский костерок, чем величественные переливы органа». Долгий всеобщий аккорд рассыпался, остались одни осколки, а посреди них — нестерпимая, грозящая все поглотить пустота.
42
«Письмо лорда Чандоса» (1903) — эссе австрийского писателя Гуго фон Гофмансталя, посвященное радикальной критике языка и представляющее собой литературную мистификацию; здесь имеется в виду его разбор австрийским прозаиком Германом Брохом в эссе «Гофмансталь и его эпоха» (опубл. 1955).
апрель
Белизна кустов, плодовых деревьев. Как будто снег проступает из-под земли, а не наоборот.
август
Прохожие, языки огня.
Шевеление смоковницы ночью под луной. Кажется — до того спокойна ночь! — просто подожди, и в назначенную секунду снова повеет слабый, как дыхание, ветер, задевая листву виноградной лозы и смоковницы, которые издают шум, нежный и вместе с тем шершавый, сухой, словно от бумаги. И вот различаешь совершенно черную смоковницу, которая медленно, спокойно пошевеливается, и мир на минуту как будто замыкается в ней. Потому что тишина необыкновенная — ни машин, ни собачьего лая. Как будто сызнова учишься видеть, и дерево снова предстает чем-то абсолютно непостижимым.
сентябрь
Невозможное: все, что происходит, все, что вынужден каждый день читать или видеть в газетах, все это, говоря одним
Вероятно, поэзия неразрывна с возможностью противостоять невыносимому. Нет, «противостоять» — слишком сильное слово.
Мне потому и трудно сегодня говорить, что не хочется жульничать, а большинство, по-моему, жульничают, даже в собственном опыте: берут его в скобки, подменяют.
Поэзия должна впустить в себя слова, которых она всегда избегала, которые отталкивала, но не впасть при этом в натурализм: он в своем роде тоже мошенничество. Есть область между Беккетом и Сен-Жон Персом, каждый из которых — крайность, и крайность, возведенная в систему.
Но это значит всегда оставаться в двух шагах от невозможного.
Голос ребенка, на высокой и ласковой ноте выводящий звонкие, бубенцовые слова, а за ними — свежесть травы, горные пастбища, где слышится одно: вечер, голубой вечер.
Яблони в саду. Этот пурпурный румянец, эта восковая желтизна — хочется схватить их смысл. Осевшие, отягощенные, сдвинувшиеся друг к другу, переплетшиеся деревья. Тень и трава под ними. Осень. Ручей, к которому тянутся ветки орешины, вот-вот достанут.
Сказать о раскаленных углях, о горящих шарах, как было у меня в одном стихотворении из книги «Мотивы», мало и даже неточно. В слове «пурпур» кроется что-то верное, но тоже не все. Нужна округлость, плотность плодовой мякоти — в любом случае увеличительное стекло здесь не к месту. Просто это должно быть схвачено «на ходу» и «издали», но «напрямую» и «глубоко». В конце концов, меня ведь занимают не «собственные свойства дерева», которые — и великолепно — передает Понж [43] . Сочетание частей схватываешь разом, и все-таки в нем нет ничего абстрактного, тем более — обобщенного: другие элементы могут дать похожий эффект, но никогда не тот же самый. Тут есть что-то от огня, огня, задремавшего в гнезде листьев; что-то от шара, округлости, сферы, от плода как такового. Но может быть, в яблоне таится еще какая-то нескладность, сельская неотесанность, что-то скорее топорное, чем гармоничное, в любом случае — неправильное, грубоватое, простое, расхожее. Полная противоположность экзотике и роскоши, мысль о которых навевают другие плодовые деревья. Ничего библейского, в отличие от смоковницы. Это европейская деревня, а значит — еще и детство, родители, дом. Что-то самое главное. Домашние деревья. Служанки. Служанки с фермы. Так что нужно собрать воедино близость и даль, мгновение и вечность, частное и общее — и вместить их в один миг, полный свежести и какой-то беззаботности, без малейшего принуждения, натуги, труда и проч. Всякий анализ должен испариться. Как будто на ходу, когда ум занят, может быть, даже подавлен другим, ему негаданно подан этот знак, этот подарок.
43
Франсис Понж (1899–1988) — французский поэт, мастер внесубъективной, обостренно-вещной и вместе с тем классицистской по духу лирики. Жакоте познакомился с ним во второй половине 1940-х гг. в Париже, несколько раз вместе путешествовал, дружил.
октябрь
Костер из листьев, от которого тянет лошадьми, конюшней.
Утром — сырая, дымящаяся земля. Для меня это связано со словом «прачечная». В Л. она была в странном квартале под названием Туннель — бедном, тесном, с продуктовыми лавочками и смутно подозрительными забегаловками, складами, кажется, лесопилкой. С множеством этих крохотных балконов, неотделимых от архитектурной лепнины начала века, на которые, кажется, никто никогда не выходил. В прачечной был бассейн, где наш преподаватель гимнастики собирался зимой учить меня плавать. Так это место, с его запахами и парами стирки, и связалось у меня в сознании с чем-то зловещим, сомнительным.
Чудесное начало «Чистилища» и, в песни второй, явление Ангела, его белые крылья. А потом — затягивающий свою песню Каселла и бесконечная отрада в сердцах путников. Неподражаемая чистота, рядом с которой не представимо ничто, кроме бледных вариаций.
И эти голоса в начале песни тринадцатой, эти короткие, замирающие в воздухе фразы.
Зима, похожая на работу столяра, на старую мебель.
март