Происхождение боли
Шрифт:
— Нам, может, и ничем,… но вот он может затосковать или увидеть страшный сон…
Макс натужно вздохнул, снова взлез на стол, чтоб спрятать лист, задержался, загляделся на вплывающую из тумана улицу и прошептал:
— Ну, и пусть, — рванул белый уголок из-под чёрной ветхой корки, — … Ему не привыкать.
Эжен покривился. Он видел: первое, чего хочет Макс, — это поквитаться за что-то. Сам же он, Эжен, не хранил обид и считал мстительность уродством. Уследив его мысли, Макс сказал:
— Незлопамятные люди причиняют ближним больше боли: они не помнят как чужого, так и собственного зла… Где производят графологическую экспертизу?
— Я не знаю.
— Кто знает?
— …
Глава V. Новые страдания Люсьена
— Вы сегодня виделись с тем вчерашним дедом?… Вы обсуждали то, что я вчера наговорил про зёрна?
— … Ты очень правильно всё сказал.
— Вы со мной согласны?
— … Уже темнеет…
— Вы согласны??
— Конечно…
— Тогда добавьте что-нибудь от себя…… Расскажите,… что такое соль земли?
— Это… величайшее сокровище, воплощённая надменная свобода, для которой нет ни закона ни запрета; вкус жизни, вкус хлеба, вкус крови…; если его не станет, всё потеряет смысл… Мой сосед считает, что она — вкус смерти… Смерти, которая повсюду… в живом… Видишь ли, то, о чём я говорю, это вовсе не сила. Она ничего не совершает, она бесплодна, но непобедима. Она чудесна своей безудержностью. Если зерно прорастает и даёт множество себе подобных, то соль растворится и убежит; она неуловима… И есть люди, подобные соли.
— Они — не более чем приправа в земном пироге.
— Есть приправы-излишества, и лишь некоторые — необходимы. Ты видел мою подругу? Она перчинка, пряность. Без неё всё же можно обойтись. А без соли — нельзя.
— А вы — что?
— Я — обычное зерно, выпавшее из клетки хранилища в тёмный угол,… забытое жизнью и смертью… и ждущее… какого-нибудь… крысёнка…
— Вами не всякий не подавится.
— … Давай об этом забудем… Задуй свечу.
Сначала он делал всё понарошку — только руками, попутно объясняя, как при этом нужно себя вести, как ко всему подготовиться. Он так ловко провёл вступительный этап, что сближение по-настоящему произошло почти незаметно, но через час поле пожелания спокойной ночи его разбудили рыдания Люсьена: тот развспоминался в тишине и темноте о своих похороненных мечтах: о славе, свободе, собственном особняке в центре Парижа, о нарядах, экипажах, ложах в опере и театрах, о знатной любовнице — и тут, пропавший без вести для всего мира, находящий себя рабом заезжего извращенца, он не смог не расплакаться; горе текло в нём вместо крови. Но тьма услышала, коснулась наугад трясущегося тела и спросила мягко:
— Что ты?
Из теста стона стали неуклюже лепиться слова, тут же растекающиеся, слипающиеся: женщина, карета, фрак, шампанское, карманные часы из золота, собрания сочинений в дорогих изданиях, лавры, двор, шелка и бархат, перстни, счастье…
— Ты собирался скрыть за этим что-то очень важное?
— Нееет!!! Я хотел ЯВИТЬ себя!!! Установить себя! Жить! Жить!..
Тьма облепила Люсьена горячей нежностью, таящей неодолимую силу.
— Да кто же так являет!? Глупый мой зверёк! Тебе бы следовало надеть в их театр один длинный плащ, обуться набосо и оставить в гардеробе всё, что не ты, чтобы они увидели ТЕБЯ во всей красе. Никто бы не посмел тогда подумать о твоей семье, о деньгах и занятиях. Всё заслонил бы ТЫ, но ты, когда была возможность, сам себя зашторил именем, нарядом, спутницей — и вот всем захотелось знать об остальном твоём другом…
— Я ничего не понимаю! — проскулил Люсьен, — В общественных местах нельзя быть голым! Там непременно нужен модный фрак!
— Я знал
— Да!!! Я мёртв! — Люсьен рванулся куда-то прочь, но был придавлен к перине.
— Нет же, ты ещё как жив! Сознайся — ты схитрил? Ты прятал себя?
И Люсьену ничего не осталось, как снова поведать о своём происхождении, знакомствах, делах, падениях, а под занавес снова проклясть какого-то Растиньяка.
Глава VI. Воспоминания Эжена
Эжен не слышал, как Макс ушёл. Его обступили эринии; указывая друг на дружку, они вопили: «О том, что она сделала ради тебя, я расскажу тебе только тогда, когда ты добьёшься полного успеха; если же его не будет, то её деньги будут жечь тебе руки!», потом — ему самому: «О! Да, да, Эжен, добейся успеха: из-за тебя я испытала столько жгучей скорби, что вторично мне не снести её!».
Он окаменел; ему казалось: одно движение, и весь мир разлетится на обломки. Он чувствовал себя окаянным упырём, высасывающим воздух из неба; чудовищем, мозжащим землю своим телом. Слова матери звучали в нём столько раз, что он перестал понимать их значение — его заменила беспросветная ненависть к себе и боль в сердце, от которой перехватывало дыхание.
Так уже повелось у него, что подобные приступы не сами собой проходили, а убегали от какого-то события, пусть маленького, например, рысцы таракана мимо брошенной руки или воробья, порхнувшего за окном. Тут же явился почти ангел — ребёнок, девочка…
От перепада душевных режимов Эжен обесчувствел. С ним вообще это часто случалось, и он даже легче переносил обмороки, чем сны; он только в них и мог немного отдохнуть.
Когда он очнулся, девочки не было. В окно заглядывал просветлённый полдень.
Собрав себя вполне, недоиспечённый криминалист вспомнил об одном загадочном предмете — о книге, в которой Макс хранил драгоценный манускрипт. Эжену не стоило труда найти её и взять. Она оказалась по-настоящему древней, видимо, поменявшей не один переплёт. И рукописной! Пергамент потемнел… Язык старинный… Текст — какая-то поэма… Эжен сел, завязав ноги узлом, достойным йога, на стол левым плечом к окну и взялся за чтение. Сначала было трудно: мешала россыпь незнакомых имён, архаичная грамматика; потом, когда пошли какие-то события и герои обрели лица, тот мир всецело забрал Эжена.
Сухой, холодящий ветер, небо в перламутровой дымке, у подножья — поляна белых цветов, но это не цветы, а палатки и флаги. Над горизонтом застыли синие горы. А в высоте плавно кружат или дремлют на уступах и корягах пернатые питомцы — вороны и грифы…
Глава VII. Знакомство Макса и Эмиля
Звезда столичной прессы, Эмиль Блонде, подходящий к своему имени, как кукушка, сидел за столом и грыз печенье в виде длинной тонкой палочки — одно из десятка, ощетинивших его стакан для перьев. Он никогда ничего не делал на рабочем месте, разве что иногда размышлял над будущей статьёй. Кабинет был рассчитан на пятерых корреспондентов, но те четверо где-то бегали, собирая материал, так что Эмиль мог наслаждаться уединением, теплом и светом, умноженным бумагами, оплотнённым пылью; ему там было хорошо. Раз в полчаса, однако, редактор совал в комнату слепой рыхлый профиль, механически произносил: «Не кури здесь» и исчезал, оставляя молодого, но уже заядлого курильщика с мимолётным желанием поскорей свалить домой. Заходили и другие разные… Не сказать, что появление Макса удивило Эмиля, скорей наоборот: