Происхождение боли
Шрифт:
— А как она к нему относилась?
— Её чувство к нему большинство женщин называют любовью, а большинство мужчин — страхом.
— По-моему, все женские чувства — это просто разновидности страха.
— Затем и нужно их любить, и совершенствовать свою любовь, чтоб, по словам евангелиста, она уничтожила страх.
Глава IX. В которой наступает зима
Серый Жан привёл Люсьена в свою спальню и уступил своё место рядом с прекрасной Маргаритой. Так и продолжилось. Днём найдёныш почти
«Неужели это происходит со мной!?» — было его обычной первой мыслю, когда, проснувшись часу в пятом, он вспоминал, где находится и для чего.
Он выдержал в таком режиме около недели, потом почувствовал, что не в состоянии встать. Испугался не столько самого паралича, сколько того, что грядущую ночь придётся провести в пустоте и холоде… Он недолго проплакал. Пришёл Серый Жан и тихо присел рядом.
— У меня отнялись ноги! — прорыдал Люсьен, — Меня тошнит! Я не могу заснуть!
Англичанин заботливо-тревожно ощупал ладони и ступни пленника:
— Жара нет? Спина не болит?
— Не больше, чем всё остальное!
— … Я же просил тебя сообщать, если что-то будет не так…
— … Я вас боюсь…
— Перестань наконец говорить мне «вы»… Ты устал. Какое-то время придётся воздержаться.
— Хорошая идея. Только я боюсь оставаться один.
— Я смогу пробыть с тобой всю эту и несколько ближайших ночей.
— А как же леди Маргарита?
— Она сегодня ничего не хочет.
— Странно. Вчера была ненасытнее стаи спрутов…
— С ней такое каждый месяц. Она вдруг запирается в своих покоях и никого не принимает.
— Долго это длится?
— Дней шесть.
— Ты никогда не интересовался, почему она так делает?
— Нет. Какая разница. У всех свои причуды. Многие любят уединение. Я знаю, что она не страдает. Прощаясь со мной перед временной разлукой, она обычно даже весела…
— … Ты правда ничего со мной не сделаешь?
— Ничего особенного. Мы поужинаем, а потом, если захочешь, я тебе почитаю или расскажу что-нибудь. Или ты — мне.
Принесли еду.
— Я буду кормить тебя с руки, — сказал Серый Жан, — хорошо?
— Куда как!..
Люсьен взял губами ломтик ананаса и слизнул сладкий сироп с пальцев англичанина, быстро ожил, развеселился:
— Совсем не дурно быть твоей зверюшкой, господин граф. Как там поживает твой мудрёный сосед?
— Он собирался в Ад, чтоб добыть для опытов летейскую воду.
— Ха! Вот, что надо было делать Манфреду, который так хотел забвения.
— Ты читал эту поэму?
— Рецензировал.
— Она тебе понравилась?
— Не знаю. Издатель велел написать, что это чушь… Ну, в самом деле! Для забвения ведь нужно не колдовство, а бутылка коньяка или ложка гашиша.
— А у тебя нет того же желания?
— Какого — того? Он вообще не знал, чего хотел!
Серый Жан не ответил; он задул свечи и заполз под одеяло огромным холодным удавом, но скоро согрелся. Они уснули…
Пробудился Люсьен в пустой кровати.
Рассвело, и что-то преобразило угрюмость высоких тёмных стен. Наверное, музыка — неспешная, простая мелодия, слетающая со второй октавы рояля. Люсьен встал и, закутавшись в простыню, пошёл искать источник звуков и нашёл в смежной комнате большое чёрное однокрылое чудо, приручённое Серым Жаном. Оно, откинув чёрную губу от ряда чёрных и белых зубов, тонко и задумчиво пело, пока хозяин к нему прикасался.
В зале было очень светло, пол блестел, блестело всё — само собой и отражая изнутренние блески окружающих предметов. Отовсюду улыбались искры…
— Это Глюк? — скаламбурил Люсьен.
Музыкант довёл до конца фразу, замедлив её, приглушив и завершив игру самой высокой нотой, обернулся с улыбкой:
— Это реквием дождю.
Люсьен заметил, что перед глазами англичанина не было нотного листа. А ещё он не знал, что такое реквием, иначе бы удивился.
— Я тебя разбудил?
— Я не знаю, почему проснулся.
— Я знаю, почему проснулся я. Подойди к окну. Посмотри… Ну?
— Те же гнусные крыши и мерзкие стены.
— А снег? Он идёт уже второй час! Это первый после лета снег.
Люсьен подошёл к роялю.
— Ты что же, сам сочиняешь эту музыку? или помнишь её наизусть?
— Я нигде не слышал её прежде. Возможно, я исполнил её первый… Но она так проста и мала. Она уместилась бы на четырёх строках… Да я и не смог бы записать её: не умею.
— Как же ты её придумал?
— Этот инструмент — бездонная сокровищница. Я не могу запомнить каждого звука, и каждый раз они для меня как впервые. Они сочетаются друг с другом. Их можно набрать в какой-то последовательности, и получается мелодия. Но для меня и три, и две, и даже одна частица его многоголосия — музыка… Звуки в природе: свист ветра, птичьих крыльев, хруст сухих листьев — часто монотонны. Мне доставляет удовольствие просто нажимать по очереди клавиши…
— Сыграй ещё что-нибудь.
— Что-нибудь другое? Нет. Только когда переменится погода… Хм… Крысёнок мечтал о золоте и каретах… И у меня была мечта… Ты слышал выражение рояль в кустах? Представь: лес, заросли, и в них притаился рояль; я сажусь и играю ним…
Люсьен грустно и зябко завернулся в тонкую ткань, забираясь в белое кресло и становясь в нём различимым лишь склонённой золотой головкой и левой кистью на невидимом белом плече, вздохнул:
— Ты мог бы не только рояль — ты орган из Ремйского собора вытащил бы и поставил в лесу… Если бы я был таким сильным и богатым, как ты!..