Происхождение боли
Шрифт:
— Я разумею природу не как материю, а как принцип.
— Значит, сгусток принципа?…
— Вы, как отъявленный софист, коверкаете мои слова и доводите до абсурда ещё не выраженные мысли!
— Никакого абсурда. Сгусток принципа — это фанатизм.
— Но принцип природы… Я хотел сказать… Понимаете ли, фанатизм субъективен и… Я говорил о законе природы, который есть закон тотальной креативности, а искусство — это высшая форма созидания, концентрированное отображение миропорядка.
— Хорошо, если так, — доверчиво молвил Эжен.
Они
— Но в этом представлении чего-то не хватает, и знаете чего? — того, о чём упомянули вы… Живописец часами, днями бьётся над одним оттенком, его зрительная мысль полна им, но ей сопротивляются какие-то жалкие порошки и пасты, непоколебимые в своей монохромности. Я… Литература… Моя материя — язык. Могу ли я, вмещая в творческом сознании целый мир, огромный, динамичный, удивительно многообразный, воплотить его в слове!?… Не знаю… Вчера вечером я один шёл среди этих деревьев, и вдруг над моей головой, прямо над её мозговой межой пролетела какая-то птица, низко-низко. Я пытался подобрать глагол к шуму её крыльев, перебрал все звуковые предикаты, но ни одни даже приблизительно не передавал того, что слышало моё ухо…
— Ничего странного, ведь все птицы летают по-разному: грач вторит крыльями гулу тёплого слабого ветра в сосновой кроне; плеск воробьиных напомнит всхрапывание новорожденного ослёнка; голубиные смеются старушечьи-елейно; сова летит, как клочок погрозового облака; лёт сокола поевуч, как лёт стрелы; когда срываются в небо врановая стая, слышен рукохлоп мужчин на стадионе; голубиные стаи рукоплещут мягче, как женщины в театре; свиристели — так смешно! — летят вблизи, как нетопыри с бубенцами, и таким большим, тесным роем, что издали их можно принять за пчёл…
— Признайтесь! — вы тоже пишете?
— Зачем? Говорить гораздо проще и быстрей.
— Но у вас талант!
— Просто, если бы я читал вашу повесть, с меня было бы достаточно фразы пролетела сорока или галка. Мир не надо воплощать: это уже давно сделал Господь Всевышний. Нам остаётся лишь рассказывать друг другу о чём-то интересном, хоть письменно, хоть устно…
— Ах! (- Даниэль подумал, что едва ли отличит галку от сороки — )… Значит, вы считаете описания — лишними в литературе?
— Да нет, это ещё терпимо, а вот умствования…
— В смысле, рассуждения?
— Судите сами, как называется вот это: политик отличается от врача тем-то и тем-то; торговец, как и полководец — то-то и то-то; имярек, как всякий пекарь, мечтает о том-то и боится того-то; или вот: госпожа такая-то была женщина. Ей-Богу — так и написано! Чёрт возьми, неужели кто-то бы не догадался!? Бедные наши сёстры! Им писатели залезли в самую печёнку: женщина героична, когда…
женщина не простит одного и стерпит другое
женщина видит и слышит по-особому
женщина
женщина беспощадна, если…
женщина уступает лишь в том случае…
женщина любит при условии…
женщина прекрасна благодаря тому, что…
женщина набожна до тех пор, пока…
женщина страдает из-за того что…
женщине дорого то…
женщина всегда…
женщина никогда…
и ещё сорок раз женщина!.. В одной очень старой книге я наткнулся на такую историю: Принесла Монгфинд брату чащу с ядом.
«Не притронусь я к ней, — сказал тут Кримтан, —
если не выпьешь ты первой».
Отпила из той чаши Монгфинд,
а за ней отпил Кримтан.
И случилось так, что испустила Монгфинд дух
в ночь под Самайн. … А почему она так люто возненавидела брата, что убила его ценой собственной жизни, я так и не узнал, и эти скудные слова теперь буду помнить всю жизнь, мучась ими,… как вы — шумом птичьих крыльев.
— Если вас не устраивает современная литература, — саркастически отвечал Даниэль (ему как раз особенно нравились романные рассуждения о женщинах), — покажите же нам всем, как надо писать. На этом поприще можно стяжать славу равную славе великих героев, мудрецов, стать властителем умов!..
— Хороший ум — сам себе властитель, а властвовать над дураками не ахти-какая почесть.
— Позвольте наконец ближе к делу! Какое применение вы нашли бы внезапно обретённым… шестистам франкам?
— Запасся бы дровами до лета, купил пару новых рубашек, тёплую обувь, писчей бумаги пачек пять, сотню восковых свечек, и у меня бы ещё осталось немного на пирушку для друзей.
— Знаете, у меня есть эти деньги, и я собирался отдать их вам, но так, как вы спланировали, я и сам их прекрасно потрачу!
— В добрый час.
— Честь имею.
Даниэль развернулся и пошёл было прочь, но тотчас догнал Эжена:
— Что вы говорили про бумагу? На что вам столько?
— Мне — ни на что. Я решил, что вы получили нежданные деньги, но не знаете, куда их деть, и позволил себе подсказать…
— Вы слишком много себе позволяете! Ничего не зная обо мне, прикидываете мои нужды!..
— Я точно знаю, что вы предпочитаете углю берёзу, а салу — воск; живёте почти на чердаке за дверью, обитой жестью…