Происхождение боли
Шрифт:
— Эй, барон, come back! — Анри щёлкнул пальцами перед правым глазом Эжена, — Пропустите что-то интересное. Смотрите — оп! — граф дёрнул потайной шнурок среди лиан, и начался розово-алый лепестопад. Эжен же снова остановился на пути из леса в частом молодом осиннике, чтоб в придачу ко мгновенно погибшему зайцу нарезать грибов-красноголовиков. Внезапно просияло с запада, и тут же ветер одним броском почти оголил рощу. В золочёном воздухе запорхали сотни пунцовых и серебряных блёсток. Та минута счастья вернулась…
— Я выхожу ночами под дождь.
— Под дождь? А что! Дёшево и сердито!.. Но ведь не зимой же!
— Нет.
— А сейчас — зима. Выходит, выбора у вас нет: или мой бассейн, или ничто, посему распутывайте свои ноги ((Эжен сидел в очередной
Анри был забавно настойчив и трогательно смешон, обнажённый — и с лорнетом, бродящий по квадрату, смахивая пальмовой веткой лепестки на воду. Волосы внизу его живота обработаны так, что словно чёрная рука оставила там след, или это пятизубая корона — даже эженовы глаза порой сбивались с толку…
— Обязательно?
— Да, дорогой товарищ! Приучайтесь к нормальной жизни.
«Почему бы нет? почему бы ещё одному человеку не порадоваться этому богатству? Сейчас это я, а потом будет кто-то другой; это случай — Божий промысел, — размыслил Эжен, — Да, я волен его отклонить, но так-то и приходит в мир бессмыслица… Как всё же трудно…»
— Как трудно,… — пробормотал, нехотя опускаясь в воду.
— Да что такое с вами!? — воскликнул Анри, уже успевший окунуться с головой — к его лбу прилипло красное сердечко.
— Как бы вам объяснить… Я с удовольствием могу только что-то вспоминать, а то, что происходит вот сейчас, меня то ли страшит, то ли раздражает, то ли кажется… каким-то нереальным; то ли что-то отвлекает меня от этого, то ли это отвлекает меня от чего-то… То не могу никак сосредоточиться, а то… смотрю на этот лепесток — и забываю обо всём остальном, ничего не ощущаю, только словно это я весь плоский, вогнутый, красный, и мягко-шершавый, и паутинно-жилистый, и на меня давит эта капля, и мой край (схватился за левое ухо) надорван,… и я плаваю без сил… без сознания…
— Между прочим, я ревную: такая безделица вам интереснее меня!? Да если б вы хоть на мою служанку загляделись…
— Разве мы выбираем, что к чему и как чувствовать?
— Когда меня посещают подобные вашему глюки, я знаю, что это плод добровольно принятого мной гашиша, а если я не накачаюсь, так на меня никакая блажь и не найдёт.
— Вам повезло…
— Вам тоже: вы не только моетесь — вы даже балдеете бесплатно! Велика милость Божья.
— Аминь.
— … Когда вы молчите, с вами хуже, чем даже в одиночестве!
— Я не знаю, о чём говорить.
— Вы что, вчера родились? Когда не знают, о чём говорить, — начинают ругать свет.
— За что? Это же лучшее общество… Ну, скучновато… Зато все нарядные, приветливые,… чувствуешь себя в безопасности…, — закинул удочку Эжен, и Анри клюнул.
— Лучшее общество!? Безопасность!? Может, когда-то так и было, а сейчас как понаехало всякой швали!.. Вот хоть де Люпо, с которым вы чуть не обнимались, — что вы о нём знаете?… Рассказать, как он стал дворянином?
— О! сделайте милость!
— Когда вам Париж ещё не снился, а виконтесса де Босеан наслаждалась счастьем с маркизом д'Ажудой, наш герой был безродным, безработным выпускником школы правоведения. Он жил на содержании у Сюзетты, камеристки герцогини де Ланже, которой в те поры беззаветно домогался генерал де Монриво. Он влюбился по уши!..
— В Сюзетту или в герцогиню?
— В герцогиню, надо думать.
— Где ж он её встретил — безработный?
— Какой безработный!? Я о генерале! Полгода он к ней ходил каждый день, бывал всюду, где появлялась она, признавался ей тысячи раз, ревновал к самому Царю Небесному, целовал ей и руки и ноги, но ничего большего не добился. То она за мужем, то греха боится, то плохо себя чувствует, то собирается куда-то, то не-дай-Бог-дети и вообще всё это гнусность, так что будем просто друзьями. Терпение влюблённого лопнуло, и однажды он не явился к даме сердца, а прислал
— Вот поэтому я не завидую тем, у кого есть кареты и челядь.
— Думаете, вас тоже кто-нибудь захочет похитить? Госпожа Листомер, например, да? Но не будем отвлекаться. Дальше было ещё ужасней: неизвестные схватили герцогиню, связали, надели на голову мешок и притащили в комнату, обставленную пребезвкусно: стены серые, занавески красные, скатерть зелёная; положили на кушетку, а глаза ей открыл сам Арман де Монриво. Он в пристойных выражениях высказал ей всё своё накипевшее, после чего объявил, что в наказание за бессердечие и лживость намерен сейчас же выжечь ей на лбу клеймо в виде (почему-то) мальтийского креста ((Эжен слушал в волнении, думая не столько о де Люпо или герцогине с генералом, сколько об Анастази. Герцогине он тоже сочувствовал, но по многим приметам догадывался, что месть Монриво провалится)), а помогут ему в этом три его друга (вот они в углу и в чёрных масках), так что пусть она даже не думает о сопротивлении. Тут пойманная львица пала на колени и закричала, что с восторгом предастся заклеймению, потому что заслужила большей кары и лишь бы только её возлюбленный её не бросил ((«Очень грамотное поведение», — одобрил Эжен)). Вершитель справедливости не успел ничего ответить, как вдруг портьеры распахнулись и в комнату ворвался этакий Зорро — в длинном плаще, бутафорской шляпе, в прорезанном для глаз носке, натянутым на голову до скул; в одной руке шпага, в другой пистолет, и ещё четыре кобуры навешаны от подмышки до колена. «Именем закона и короля — руки за голову, беспредельщики!» — пролаял он, и все, включая коленопреклонённую даму (ей прозвучавший эпитет вполне подходил) взялись за затылки, но этот гад всё равно выстрелил одному кому-то под ключицу…
— Так всегда делают, когда хотят имитировать серьёзную рану…
— «У меня для каждого припасено по пуле!» — говорит, бросая пустой и доставая новый пистолет. «Кто это?» — взревел Арман, терзая свою гриву. «Я не знаю!» — рыдала герцогиня. «Ложь!» — отвечал генерал, но незнакомец приказал всем молчать, отойти и встать лицом к стене. Четверо мужчин были храбрыми и умелыми бойцами, но в тот вечер они никак не были готовы к обороне, они нарочно не взяли с собой оружия… «Каждому из вас даётся неделя, чтоб собрать триста тысяч ливров для выплаты штрафа за самосуд. В противном случае дело пойдёт прямо в прокуратуру, а там цены куда внушительней. У меня сорок улик на руках и ещё десять готовых свидетелей. Зря, господа, вы прикоснулись к топору», — проговорил налётчик, уводя даму.
— Это был теперешний де Люпо?
— Да. Он отвёз герцогиню обратно к Серизи и там, сняв свой маскарад, оказался одним из лакеев, разносивших по балу мороженое. «Я не верю, сударь, что вы — простой слуга», — сказала она, а он тут же нахвалился, как узнал от своей любовницы Сюзетты, что её хозяйку донимает непонятными записками маркиз де Монриво, которого она сначала хорошо принимала, потом они вроде рассорились. За сорок дней самозваный следопыт кое-что разведал о генерале, а в урочный вечер, незримый и во всеоружии, не отходил от герцогини и её преследователя и слышал все угрозы, начиная с анекдота про топор и казнённого короля (не нашего, английского), но теперь все тревоги позади, прекрасная госпожа! «Чем вознаградить вас, дорогой друг?» — спросила герцогиня. «Мне ничего не надо,» — ответил этот подонок, и через сутки проснулся дворянином (хотя выше звания камердинера лезть не должен был)… Спустя неделю он к тому же сделался миллионером…