Происхождение боли
Шрифт:
Эмиль Пожалуй.
Эжен Если дети умрут, он слетит с катушек, уволится, запьёт, уйдёт из дома…
Макс Правда жизни и правда смерти — не одно и то же.
Эжен Знаю. Ему лучше уже сейчас всё бросить.
Орас Житейские перипетии Верну — это интересно, но, господа мудрецы, займитесь наконец собственными проблемами! Один из вас вот-вот загнётся от голода! (Максу) Вы так быстро спланировали меню для чужого вам человека — накормите же своего друга!
Макс В тонкую работу мозга можно вмешаться, но желудок неприступен
Орас Да дело как раз в мозге! Желудок у нас, похоже, лужёный…
Макс Если он запрограммирован на отторжение пищи, нормализовать его будет…
Эмиль А я знаю, что надо делать! Эжен, если тебе и физически, и морально противна еда, то представляй себе вместо неё что-то другое; вообрази, что хлеб — это неостывшая вулканическая пемза или морская губка; вино и соки — марганцевые растворы; соль — толчёное стекло; перец — зола; молоко — разведённая известь; масло — солидол и выжимка из нефти; сыр — воск и мыло; сахар — речной песок; мясо — трухлявая древесина; рыба — мочёный картон; что все фрукты и овощи, ягоды и зелень — ядовиты; фасоль и бобы — морские камушки; яйца, грибы — резина и сгустки клея; томатный соус — глиняная жижа…
Орас Хватит!
Макс (Эжену, безучастно разглядывающему книжные полки) А твой атрофированный нос на эти фантасмагории ничего не возразит.
Эжен … Если вас это так волнует… Когда мы встречались в столовой госпожи Воке, Орас, я, помню, говорил себе: я и моя жизнь — жених и невеста… Но заключался этот брак по голому расчёту…
Орас И вот ты решил завести любовницу — — смерть!?
Анастази (стоящая на пороге своей комнаты, закутанная в одеяла) Нет. Он не изменник. (Замеченная всеми, быстро убегает за дверь).
Глава LХVI. Порт
Магистральный пирс уходил в море почти на километр. Пристроенных к нему насчиталось шестьдесят, между каждыми было достаточное расстояние, чтоб на причал встал крупный грузовой корабль. Из одного такого, только что прибывшего, всё те же в буквальнейшем смысле разношёрстные работники выкатывали и вытаскивал бочки ((Анна называла для себя бочками большие запечатанные туеса, выдолбленные из цельных пней)), видимо, с янтарной смолой для дока. К другим, небольшим ботам бережно сносили мшистые сочно-зелёные шары, в которых — знала Анна — дремали младенцы, готовые к новому воплощению.
Пять лет своей безмужней жизни она часто ездила в порты и просто гуляла, наблюдала, вслушивалась, пыталась понять, на что её променяли…
Но здесь всё иначе. Вместо гомона и грохота, полнящих земные пристани, в уши лишь сыпался сухим гравием топот копытных ног, за которым терялся перестук катимых бочек; снасти сонно поскрипывали, как тонкие сосёнки на ветру; никто не разговаривал, не командовал, каждый без чужих слов знал, что ему делать.
Добредя до самого конца, Анна глянула в воду — она была не такой, как у берега: на поверхности колебалась тёпло-лаковая плёнка, блестели весёлые колечки, словно по краям тарелки с жирным супом. Анна решила, что туда либо неосторожно, а скорее всего намеренно, ради безопасности, вылили чудесного растительного сока.
Обернулась, залюбовалась голубеющей горой, со склона которой начала своё странствие. Похоже на вулкан. Белые тучи вьются над кратером, снизу подсвеченные розовым. Очень красиво. Прозрачная бирюза склонов переходит в изумрудные волны садов, а над нами летают стаями и одиноко птицы-солнца. По левую руку разглядела Анна и зелёный водопад, и пополняющую море кость-трубу, и только что возникшую расщелину в береговой дамбе; по правую зиял мрачный фьорд, а дальше виднелись словно какие-то башни, стены…
Вдруг поверх унылого дождеподобного шороха, едва слышного на краю пирса, совсем избизи долетела песня:
Кто глубь искал, по илу чертит днищем. Свалился наземь, кто влезал на шпиль. Кто жил богато, умирает нищим. Кто сеял бурю, пожинает штиль. Тот одинок, вокруг кого толпа. Не глупы те, кто верят в свои сны. Тот изувер, кто раздавил клопа. Кто сочиняют сказки, те честны. Кто лезет в драку, тот наверно трус. У пастыря сомненье есть в душе. Живой всегда вранья таскает груз, Лишь мёртвый ходит налегке уже.На голос Анна прибежала к краю одной из правых веток пирса. Тут качались на привязи лёгкие яхты, под крестами их одиноких мачт дремали траурные оборванцы.
— Эй, Джек, спой ещё, — лениво сказал один соседу, но тот словно не слышал.
— Гляньте, ведьма, — громко зашептал третий, кивая на Анну. Моряки нерадушно оживились, насторожились, нащурились на даму в чёрном.
— А я знаю её! — крикнул вдруг, подскакивая, Джек, — Это мать моего сына!
Глава LХVII. Метафоры
Вечером Эмиль засиделся у Ораса. Они потягивали портвейн и говорили об Эжене:
— Смерть ему не то что любовница, а скорей такая недоступная трубадурская донна, вздыхая по которой он кое-как утешается с доступными девчонками-болезнями.
— Ну, эти подруги тем более водят его за нос! Я имею в виду, что здоровье у него диковенное: на такой диете, весь как мизгирь, а глаза блестят; кожа, волосы, зубы в полном порядке… И за три дня разделаться с тифом!.. Но ей-богу: поговорка в здоровом теле здоровый дух — не про него. Что у него за квартира! Зачем столько зеркал?… Из трёх окон одно заставлено шкафом. Почему? Там есть ещё место… И какие идеи ты поминал сегодня утром?
— Да ты о них лучше моего должен знать. Ведь ты был с ним тогда, а не я.
— Когда — тогда?
— Когда был жив Отец Горио. С него– то всё и началось…
Глава LХVIII. Вечер светского льва
Новым утром Эжен распорядился на воскресение: всем сойтись в Дом Воке на уборку и посильный ремонт. После обеда он уступил Максу диван, сам сел к столу почеркать расчёты и вдруг вспомнил о приглашении Феликса, сдёрнул с вешалки первую попавшуюся накидку, шляпу и бесшумно вылетел в морозную тень и ярко-огненный свет раннего заката.