Происхождение боли
Шрифт:
— Но у вас есть какие-то самонаименования, имена собственные?
— Называй меня, как считаешь нужным, но если я сейчас уйду от тебя, то, может статься, успею ещё кому-нибудь помочь.
Бедный! Вся его жизнь в служении тем, кто приносит в его сады одну отраву, а потом он станет ступенькой над морем страданий… Анна отвернулась и побежала под откос правой тропинки. Она оказалась тупиком, перегороженная трубой диаметром с Большого Бена, которая выдвигалась из скалы, наполовину скрытая в породе, и сливала страшную, похожую на нефть, жидкость. Чёрная река, тугой дугой спадающая в море, дымилась ((здесь
— Я жду тебя, — сказала женщина-пантера, — Тебе полагалось идти тут.
— Я хочу пройти там, — скрывая страх, Анна указала в тупик, — Это возможно?
— Возможно, — сфинкс направилась к трубе; Анна пошагала следом.
— Так ты расскажешь, что происходит тут с детьми?
— В нашем мире мы живём, как вы — в своём, а вы — наоборот.
— Не понимаю.
— Мы движемся к смерти, а вы — к рождению.
— Ах! Так те малыши просто становились ещё младше, пока… не переходили в состояние… внутриутробное?
— Да.
— Я почти догадалась! (- как же отлегло от сердца! — )… Ну, а как происходит их возвращение в тот, наш мир?
— Это совершается на другом материке, который весь состоит из озёр радости; непробудных погружают туда; их ткани растворяются, а зачальное зерно всплывает, взлетает и уходит.
— Зерно? В смысле… — монада?
Сфинкс не ответила. До трубы осталась пара шагов. Подойдя, провожатая обернулась:
— Встань мне на спину и залезай.
Анна взобралась на вершину и соскользнула вниз с бесстрашием бывалого альпиниста, а сфинкс в два прыжка снова оказалась рядом. Небольшая лестница вниз и наконец-то — настоящая набережная, выложенная тёсаным камнем, с высоким и широким парапетом. Слева в горной стене большой зелёный водопад промыл глубокую нишу, а внизу под ним — изумрудное, нефритопенное озеро, в который набережная спадает дамбой, отграничивая эту живую воду от мёртвой морской. Вокруг зелёного озера копошатся аборигены со всяческими сосудами, как будто стремясь вычерпать его до дна.
Оглядывая стаи нелюдей, Анна снова задумалась над их природой. Как ни причудливо было здешнее население, тут не встречалось никого, не упомянутого в человеческой мифологии. Кентавр-девушка-зебра — чудное создание, но оно всё же поддаётся опознанию. Древние ли люди знали об этом мире больше нас, или сами создатели Царства Правды приспособили его к тысячелетним человеческим фантазиям?
От этих вопросов Анну отвлекло мелькнувшее у озера красное одеяние. Она дрогнула, вспомнив Элмайру, и задержалась присмотреться.
— Что тебе там? — строго спросила сфинкс.
— Женщина в красном…
— Вскоре-уходящяя. Они все в таких цветах.
— Кто они? Люди? Что значит их название и этот цвет? Расскажи!
— Зачем? Пойдём.
— Когда я шла по чёрному пляжу и уже начинался прилив, до лестницы мне не хватало на один шаг безопасного места, а одна такая женщина… упала мне под ноги, чтоб я смогла по её телу добежать… Она спасла меня, ничего не объяснив, ничего о себе не сказав… — Анна продолжила путь, оглядываясь, находя в толпе среди шкур и кож новые багряные лоскутки.
— Эти люди существую половинчато. Часть времени они там, среди живых вас, часть — тут. Появляются и исчезают спустя малое время.
— Может быть, их духи переселяются сюда, пока тело спит?
— Для духов спящих есть особое место, но ты не обязательно ошиблась: эти люди редки…
— Значит, возможно, что, утонув, моя спасительница всего лишь пробудилась в своей земной постели?
— Человек, попавший внутрь чёрного моря, никогда никуда не вернётся.
— Она принесла мне, первой встречной, — такую жертву!!?…
Глава LХII. Два поэта
Во сне этой ночи Орас заново прожил детство — с рождения до шестнадцатилетия, а первой его мыслью нового дня стало решение немедленно отправиться к Эмилю. В мансарде на д'Артуа его сразу усадили за горячий омлет с жирной колбасой и зеленью, налили кофе. Рафаэля на этот раз не было за столом: он ещё спал в эженовой квартире. Полина и Жорж играли на кровати с береникиной коллекцией пуговиц.
— Вы с Этьеном Лусто… — вы — друзья? — спросил доктор.
— Мы не конкуренты.
— … А Эжен?…
— О! за этого я — последнюю рубашку в огонь и в воду до гробовой доски! — протрещал Эмиль, размахивая вилкой; дети и подружка разом посмотрели на него.
— Доска эта, боюсь, не за горами…
— Все там будем, — вздохнула Береника, стирая со щеки тылом ладони.
— Ничего, со смертью Эжена его идеи и затеи не погибнут — это я клянусь!
— Разве у него есть какие-то идеи?
— У кого? — зевая спросил Рафаэль. Он вошёл как раз на эмилевой клятве, под орасов вопрос обнялся и расцеловался с пивной кружкой, в которую ему налили кофе.
— У Эжена.
— В каком-то смысле да, — разглаголил непрошено, — Он — истый макиавеллист. Из всего стремится извлечь выгоду, вплоть до парадоксальной прагматической апологии расточительству…
— Нам пора, — сказал, вставая, Эмиль.
По дороге — Орас с Эмилем отправились к Максу вдвоём и пешком — доктор снова спрашивал:
— Кто этот твой другой товарищ?
— Рафаэль? Да, собственно, никто. Разорившийся маркиз, возмечтавший покорить весь свет своими талантами. Он два с половиной года просидел на чердаке, сося, как мишка — лапу, остатки наследства за сочинением параллельно философского трактата и — комедии!
— Ты его недолюбливаешь.
— А почему нет!? Он дармоед и всегда им будет. Сводил меня в своё то ласточкино гнездо, просил помочь перенести кое-какие пожитки. Там девочка, дочь квартирной хозяйки, милашка лет пятнадцати, следила за нами, чуть не рыдая. Колочусь об заклад, что все годы его возвышенного труда эта кроха поила нашего писателя чаем с булочками из своего кармана и до рассвета тайком штопала ему носки! А теперь вот Эжен с ним нянчится!..
— Зачем?… Забота девушки объяснима влюблённостью, но Эжену-то какая радость?…