Происхождение боли
Шрифт:
Чудо взлетело, чуть не ударив Анну расправленным крылом.
— Что это было? Кто такая Драгана Вулич?
— Завтрашняя покойница.
— Кто это решил!?
— Нас не касается.
— Детка! Ты же убьёшь человека! Может, она ещё ребёнок! или мать в большой семье!..
— Она жадная старуха, морящая голодом невесток, не дающая им спать.
— Откуда ты знаешь?
— Мои глаза её видят.
— Как страшно!.. — бессильно прошептала Анна самой себе.
— Ты глупая, слепая. Ты не знаешь людей. Но если ты просто поверишь, что их всех надо истребить, и сделаешь это над любым известным тебе, твои глаза тоже откроются, ты станешь, как все мы, неподсудной,
— Рано или поздно ты окажешься там! — Анна метнула палец к морю.
— Там, и вместе со всеми спасёнными в Теле Свет-Рыбы, но пока я ещё не устала выполнять мою работу, а ты болтайся без толку, никчёмная. Ни добра в тебе нет, раз ты здесь, ни зла живого, раз ты так дуришь… Отомсти хоть за себя саму. Ты же знаешь, по чьей милости сюда попала.
Анна отвернулась и зажала ладонями уши, мысленно крича на весь мозг цифры и формулы алгебры и тут же клянясь себе дождаться нового демона-заказчика, поймать его за крыло или хвост и улететь с ним — куда угодно, а если сорваться, то туда и дорога!
Вдруг небо зарокотало громче, затрещало, завыло, и словно молния шириной с Пизанскую башню упала на берег, встряхивая остров, как припорожный коврик, но не исчезло под землёй, а пошло по ней гигантом в ослепительном саване, разметав жгуче-седые волосы, прямо к Анне. Она наклонила голову, молитвенно сложила руки и услышала:
— Ты, дух, не желающий быть смертью, будешь причислен к духам суда.
Схваченной этой великой силой, Анне показалось, что всё её спиритуальное тело распылилось на атомы и развеялось в бесконечной темноте.
Глава LХXXVII. Страсти французов
В десятом часу, когда Рафаэль ушёл завтракать к Эмилю, Эжена разбудил какой-то тип в лимонных перчатках, пурпурном цилиндре и пышном бирюзовом галстуке, за которым было трудно рассмотреть фрак. Этот франт со вчерашнего дня не брился и, судя по свинцовому оттенку губ, квасил полночи.
— Имею честь видеть барона де Растиньяка?
— Да. Кому и чем могу служить?
— Я Бисиу, журналист. Принёс вам сотню франков.
Эжен поднялся, отряхнул одежду, привычно проверил карманы…
— Ну, давайте.
— … Смею рассчитывать, что вы дадите мне за них двести…
— С какой радости?
— Вы обещали.
— Кому?
— Вообще.
— Что?
— Возвращать двести франков тому, кто даст вам сто.
— Не даст, а отдаст, сперва заняв эту сотню. Вам я сроду не ссудил ни сушки ((одного су))…
— А вы представьте себе, что таки-ссудили! что вам стоит? Мне по зарез нужны деньги!
— Они у вас есть.
— Этого мало!..
— Вас ждут Пальма, Жиргоне и Гобсек — они как раз отстёгивают тем, кому не хватает, а я мой кошелёк храню для настоящей голытьбы. Катитесь, милейший.
— Сукин сын! — плевался Бисиу на лестничной площадке, не так уж и расстроенный в действительности: сотня эта не была у него последней, просто хотел проверить слух, который сам же считал глупым; тащился зря в чужой квартал — вот, что досадно…
Макс не успел поднести спичку к полузасыпанной углём картонке: услышал плач из спальни.
— Какой ужасный сон! — всхлипывала Анастази, — Целая планета на глазах моего духа раскололась, разбрызгивая магму, как яичный желток, и небесный город обрушился разом — я думала, страшней ничего уже не может быть!.. А оказалось,… может… Слушай, это о тебе… Помнишь восточную казнь, когда человека сажают на кол? — то же было с тобой, только ты висел на дереве, похожем на яблоню или сливу, оно проросло тебя снизу вверх и
— Ты уверена, что это был я?
— Да. Во сне не ошибаются… Мне хотелось тебя спасти,… а провожатый сказал: «Оставь. Он даже не был тебе верен»…
— Что за провожатый?
— Ах, не знаю. Какой-то тёмный ангел… Тебе не страшно? Ты не понимаешь, что это значит!?
— … Думаю, так исходит твой гнев, твоя недоугасшая обида.
— А если это предсказание… твоей загробной участи!?
— … Это — очень точная аллегория моей жизни без тебя. А посмертия такого я ещё не заслужил.
— Но если всё в твоём настоящем тайно направляет тебя к этому исходу?… Я — я ведь только мешаю тебе подавить те страшные наклонности…
— Ты — единственное, ради чего я борюсь с ними, весь смысл моего сопротивления!..
— А Эжен?
— Что?
— Разве он тебя не дразнит ежечасно? разве он — не воплощённый вызов?…
— Он… — оружие в моей борьбе. Даже не так… Вы оба… Ты — весь мой мир, мой путь,… а он — мой свет.
— Тогда мой сон?
– …
— Одно из многих глупых искушений. Мне не страшно.
Как по верёвке — из трясины, Анастази выкарабкалась по его руке из-под одеял, сиротливо угнездилась на его коленях, а Макс заметил на подоле её сорочки тускло-багровое пятно…
— Ты как будто рад?…
— Кончено, это же признак здоровья.
— … В монастыре у меня этого не было…
— Нужно сделать тебе специальную повязку. Пойдём.
Через минуту Нази сидела а табуртке у камина, грелась и наблюдала за огнём, а Макс вырезал что-то из чёрного стёганого жилета, уже держа наготове нитку с иголкой и декоративные шнуры. Анастази оглянулась на его работу:
— Не жалко тебе?
— … Вот анекдот о том, как поссорились Байрон и Браммел, полюбившие друг друга с первого взгляда, оба завзятые денди. Однажды Браммел отправился навестить товарища, но начался дождь, и первым же шагом из кареты несчастный угодил в слякоть, до порога же он добрался в совершенно грязных сапогах и, не смея предстать перед дорогим ему человеком в таком виде, топтался у входа. Байрон увидел его в окно и по мере возможности поспешил навстречу, открыл дверь и воскликнул: «Что ты застрял тут, Джордж!? Только суеверным вампирам нужно особое приглашение». Браммел ответил, что не хочет оскорблять его милую светлость видом своих грязных гамаш. «А, ну эта беда поправима,» — сказал Байрон, вслед за чем стянул с шеи недозавязанный по обыкновению галстук, кое-как согнул свои больные колени и вытер гостю сапоги. То ужаснулся, чуть не отскочил под ливень со словами: «С этого момента, милорд, мы с вами незнакомы! Я не могу общаться с человеком, жертвующим обуви — галстуком!» — «Это я не желаю вас больше знать! Мне ненавистен тот, кому галстук дороже обуви!», — крикнул в ответ Байрон, но имел он в виду другое: не может быть ему другом тот, кому его тряпки важнее его чувств… Давай примерим.