Происхождение всех вещей
Шрифт:
— Верно. По крайней мере, так нам внушают, — отвечал Джордж. — Но знаешь ли ты, Альма, что иногда мне хочется, чтобы Ретта нашла утешение в смерти, а не переживала бы эти нескончаемые пытки и не подвергала им меня и остальных?
Альма представить не могла, что ответить на это. Джордж смотрел на нее, и лицо его исказилось от боли. Через несколько минут Альма нашла в себе силы, спотыкаясь, промолвить следующее:
— Где есть жизнь, Джордж, там есть надежда. Смерть чудовищно бесповоротна. Она и так скоро настигнет всех нас. Я бы никому не стала желать ее приближения.
Джордж закрыл глаза и не ответил. Кажется, ответ Альмы его не утешил.
— Я буду приезжать в Трентон раз в месяц и навещать
В течение последующих двух часов Джордж молчал. Он выглядел совершенно выбившимся из сил. Одно время казалось, что он то засыпает, то просыпается; однако на въезде в Филадельфию он открыл глаза и молча уставился прямо перед собой. Альма никогда никого не видела таким несчастным. Сочувствуя ему всем сердцем, как и всегда, она решила сменить тему. Всего несколько недель тому назад Джордж дал ей почитать новую книгу, только что вышедшую в Лондоне, — в ней говорилось о саламандрах. Возможно, упоминание о ней его бы приободрило. Альма поблагодарила его и начала в подробностях говорить о книге, пока карета медленно приближалась к городу. Наконец она заключила:
— В целом, я нашла этот труд полным глубоких мыслей и точного анализа, хотя написан он чудовищно и оформлен ужасно… Позволь спросить, Джордж, неужто у этих англичан нет редакторов?
Но Джордж, к ее удивлению, оторвался от созерцания своих ног и сам резко сменил тему.
— Муж твоей сестры недавно навлек на себя беду, — проговорил он.
Такая перемена темы поразила Альму. Джордж не был сплетником, и ей показалось странным, что он вовсе заговорил о муже Пруденс. Возможно, предположила она, его так взбудоражили события сегодняшнего дня, что он стал сам не свой. Ей не хотелось, чтобы он чувствовал себя неловко, вот она и продолжила разговор, будто они с Джорджем всегда обсуждали такие темы.
— И что он сделал? — спросила она.
— Артур Диксон напечатал весьма опрометчивый памфлет, — устало поведал Джордж, — причем оказался настолько глуп, что опубликовал его под собственным именем. В нем он высказал мнение, что правительство Соединенных Штатов Америки — морально разлагающееся чудовище, так как продолжает использовать рабский труд.
Все это не было для Альмы откровением. Вот уже много лет, как Пруденс с Артуром Диксоном стали убежденными аболиционистами. Они на всю Филадельфию славились своими близкими к радикальным антирабовладельческими взглядами. В свободное время Пруденс работала в местной квакерской школе — обучала чтению свободных негров. Она также ухаживала за детьми в приюте для негритянских сирот и часто выступала на собраниях Женского аболиционистского общества. Артур Диксон нередко — а вернее было бы сказать, неустанно — публиковал памфлеты и состоял в числе редакторов «Освободителя». По правде говоря, Диксоны порядком поднадоели многим в Филадельфии своими памфлетами, статьями и речами. («Для человека, вообразившего себя агитатором, Артур Диксон — жуткий зануда», — всегда отзывался Генри о своем зяте.)
— И что с того? — спросила Альма Джорджа Хоукса. — Нам всем известно, что моя сестра и ее муж активны в подобных делах.
— Видишь ли, Альма, на этот раз профессор Диксон зашел слишком далеко. Теперь он не только желает немедленной отмены рабства, он также выступает с мнением, что до тех пор, пока это маловероятное событие не произойдет, нам не стоит платить налоги и уважать американские законы. Он призывает нас выйти на улицы с пылающими факелами, требуя немедленно освободить всех черных, и далее в том роде.
— Артур Диксон? — Альма не удержалась, чтобы не произнести полного имени ее скучного старого учителя вслух. — С пылающим факелом? На него не похоже.
— Можешь сама прочитать — и увидишь. Все об этом говорят. Мол, ему повезло, что его до сих пор не лишили места в университете. А сестра твоя, ходят слухи, высказалась в его поддержку.
Альма обдумала эту новость.
— Меня это тревожит, — согласилась она наконец.
— Каждый из нас рожден для бед, — повторил Джордж, устало утирая лицо ладонью.
— Но мы должны быть терпеливы и смиренны… — снова неуверенно начала Альма, но Джордж ее прервал.
— Бедная твоя сестрица, — проговорил он, — а ведь у нее еще и маленькие дети. Прошу, Альма, дай мне знать, если я чем-то смогу помочь твоей семье. Ты всегда была так добра к нам.
Глава тринадцатая
Бедная ее сестрица?
Что ж, возможно… впрочем, Альма в этом сомневалась.
Дело в том, что Пруденс Уиттакер Диксон было трудно жалеть. Кроме того, с годами ее стало вконец невозможно понять. Над этим Альма размышляла на следующий день, проверяя свои колонии мхов в «Белых акрах».
Семейство Диксонов поистине было для нее загадкой. Еще один брак, в котором не было счастья — по крайней мере, так казалось Альме. Пруденс и ее бывший учитель Артур Диксон прожили в браке более двадцати пяти лет и произвели на свет шестерых детей, однако Альма ни разу не видела, чтобы между ними промелькнула хоть искра нежности, приязни или взаимопонимания. Она ни разу не слышала, чтобы кто-либо из них смеялся. Она даже почти никогда не видела улыбки на их лицах. Не видела она и вспышек гнева между супругами. Она вообще не замечала, чтобы между Артуром Диксоном и Пруденс возникали какие-либо эмоции. Что это за брак, где люди годами живут в тоске и так упорствуют в этом?
Однако с супружеской жизнью ее сестры всегда было связано множество вопросов и странностей, начиная с той самой животрепещущей тайны, не дававшей покоя филадельфийским сплетницам так много лет назад, когда Артур и Пруденс еще только поженились: куда делось приданое? По случаю свадьбы Генри Уиттакер осчастливил приемную дочь огромной суммой денег, но с самого начала не было никаких признаков того, что хоть один пенни из этого приданого был потрачен. Артур и Пруденс Диксоны по-прежнему жили, как побирушки, на его крошечный университетский заработок. У них даже своего дома не было. Да что там, у них в доме даже огонь-то разводили редко! Артур Диксон не одобрял излишества, и дом его был холодным и бледным, как его собственная скучная натура. Как глава семьи, он придерживался принципов воздержания, скромности и усердия в учебе и молитвах, и Пруденс сразу же подхватила эту линию поведения. С первого же дня своей карьеры в качестве жены она отреклась от всех излишеств и стала одеваться почти как квакерша: во фланель и шерсть темных цветов, да еще и в самые уродливые из вообразимых шляпы, завязывающиеся лентами под подбородком. Она не носила даже подвески или часы на цепочке и отказывалась украшать свой корсет самым крошечным кусочком кружева.
Но гардеробом воздержание Пруденс не ограничивалось. После свадьбы ее пища стала столь же простой и скудной, как манера одеваться: сплошь кукурузный хлеб и патока. Никто никогда не видел ее с бокалом вина или даже с чашкой чаю или лимонада. Мало того, когда появились дети, Пруденс взялась растить их в той же бедности. Лакомством для ее мальчиков и девочек считалась груша, сорванная с соседнего дерева, а от более манящих деликатесов Пруденс учила их отворачиваться. Она одевала детей так же, как одевалась сама: в скромное, аккуратно заплатанное платье. Ей словно хотелось, чтобы ее дети выглядели бедными. А может, они действительно были бедны, хотя у них не было на то причин.