Происхождение всех вещей
Шрифт:
Как-то он сказал:
— Я такой странный человек, Альма. Ты уверена, что сможешь терпеть мои причуды?
— Я тебя вытерплю! — пообещала она.
Ей казалось, что она может воспламениться.
Она боялась умереть от счастья.
За три дня до свадьбы — это должна была быть простая церемония в гостиной «Белых акров» — Альма наконец отправилась к своей сестре Пруденс. В прошлый раз они виделись много месяцев тому назад. Но с ее стороны было бы невежливо не пригласить сестру на свадьбу, вот Альма и написала Пруденс записку, в которой объяснила, что выходит замуж за друга мистера Джорджа Хоукса, а позднее запланировала навестить сестру накоротке. Кроме того, Альма решила последовать
Альма приехала в дом Диксонов ранним вечером в середине августа. Сестру она нашла на кухне — та делала горчичные припарки своему младшему сыну Уолтеру, который лежал больной в постели. Он объелся зеленых арбузных корок, и у него разболелся живот. Другие дети сновали по кухне, занимаясь разными делами. Жара стояла удушающая. В углу рядом с тринадцатилетней дочкой Пруденс, Сарой, сидели две маленькие чернокожие девочки, которых Альма прежде никогда не видела; втроем они чесали шерсть. Все девочки, черные и белые, были одеты в самые скромные платья, которые только можно было представить. Все дети, даже черные, подошли к Альме и по очереди вежливо ее поцеловали, назвали тетушкой и вернулись к своим занятиям.
Альма предложила помочь готовить припарки, но Пруденс от помощи отказалась. Один из мальчиков принес ей жестяную чашку с водой из садовой помпы. Вода была теплой и имела неприятный болотистый вкус. Альма не захотела ее пить. Она села на длинную скамью, не зная, куда поставить чашку. Не знала она и что сказать. Пруденс, получившая на неделе записку от Альмы, поздравила сестру с предстоящим бракосочетанием, но этот разговор занял минуту и был лишь формальностью, после чего тема была закрыта. Альма похвалила детей, чистоту кухни, горчичные припарки, но больше хвалить было нечего. Сестра выглядела осунувшейся и усталой, но не жаловалась и не сообщала новостей о своей жизни. Альма же не спрашивала, что нового в жизни у Пруденс. Ей было страшно узнать подробности того положения, в котором оказалась семья сестры.
Они долго молчали, после чего Альма набралась храбрости и спросила:
— Пруденс, нельзя ли поговорить с тобой наедине?
Если эта просьба и удивила Пруденс, то она не подала виду. Однако ее бесстрастное лицо никогда не умело выражать столь простую эмоцию, как удивление.
— Сара, — велела Пруденс старшей дочери, — отведи детей на улицу.
Дети послушным строем вышли из кухни, как солдатики, направляющиеся на войну. Пруденс садиться не стала; она стояла, облокотившись о большой кусок грубого дерева, который у Диксонов служил кухонным столом, и изящно сложив руки поверх чистого фартука.
— Слушаю, — вымолвила она.
Альма подбирала в уме слова, подходящие для начала этого разговора. Все фразы казались ей вульгарными и грубыми. Ей вдруг показалось, что она совершила чудовищную ошибку, решив последовать совету отца. Ей хотелось убежать из этого дома, вернуться к комфорту «Белых акров», к Амброузу, туда, где из помпы льется свежая прохладная вода. Но Пруденс молча смотрела на нее в ожидании. Не могла же она тоже молчать.
И Альма заговорила:
— Готовясь стать замужней женщиной…
Она осеклась и беспомощно взглянула на сестру, вопреки всему разумному надеясь, что по этому бессмысленному отрывку фразы Пруденс угадает, о чем именно хочет спросить ее Альма.
— Да? — вымолвила Пруденс.
— …я понимаю, что у меня совсем нет опыта, — завершила Альма.
Пруденс продолжала смотреть на нее, ничем не нарушая тишину. Да помоги же мне, женщина, хотелось закричать Альме. Если бы Ретта Сноу сейчас была здесь! Не новая, невменяемая Ретта, а старая, веселая, свободная Ретта! Если бы Ретта была здесь и им всем снова стало по восемнадцать-девятнадцать
— У меня совсем нет опыта на супружеском ложе, — пояснила Альма, расхрабрившись от отчаяния. — Отец посоветовал поговорить с тобой и спросить совета по поводу того, как ублажить мужа.
Одна из бровей Пруденс буквально на мгновение приподнялась.
— Прискорбно слышать, что он считает меня экспертом в таких делах, — тихо ответила она.
Действительно, идея расспросить об этом Пруденс была плохая, вдруг поняла Альма. Но назад пути не было.
— Ты неверно поняла меня, — запротестовала Альма. — Просто ты так давно замужем и у тебя так много детей…
— Брак, Альма, не ограничивается тем, что ты имеешь в виду. Кроме того, определенные моральные принципы мешают мне обсуждать то, о чем ты говоришь.
— Разумеется, Пруденс. Я не хочу обижать твои чувства или вмешиваться в твою частную жизнь. Но то, что я имею в виду, для меня загадка. Молю тебя, не пойми меня неправильно. Мне нет нужды консультироваться с врачом: я осведомлена об основных анатомических процессах. Но мне нужен совет другой замужней женщины, чтобы понять, что понравится моему супругу или не понравится. Как подать себя в том, что касается искусства удовлетворить…
— Это не должно быть искусством, — отвечала Пруденс, — если ты не продаешь свои услуги.
— Пруденс! — воскликнула Альма с чувством, удивившем даже ее саму. — Взгляни на меня. Ты же видишь, я совсем не готова! По-твоему, я похожа на молодую женщину? На объект желания?
До этой самой минуты Альма не осознавала, как пугает ее перспектива первой ночи с Амброузом. Она конечно же любила его и была охвачена восторженным предвкушением, но вместе с тем и парализована от страха. Этот страх частично объяснял, почему в последние недели по ночам она с дрожью просыпалась и уже не могла уснуть: она не знала, как должна вести себя жена. Спору нет, Альму уже несколько десятков лет занимали яркие, непристойные эротические грезы, но при всем при этом она была невинна. Одно дело грезы, и совсем другое — два реальных тела рядом. Какой увидит ее Амброуз? Как ей очаровать его? Он был молод и красив, в то время как правдивая оценка внешности Альмы в возрасте сорока восьми лет не оставляла сомнений в том, что она была скорее колючкой, чем розой.
Тут Пруденс самую малость смягчилась.
— Тебе нужно лишь согласие, — проговорила она. — Если жена согласна и не протестует, мужчину не понадобится уговаривать…
Это ни о чем не говорило Альме. Пруденс, видимо, догадалась об этом, потому что добавила:
— Уверяю тебя, супружеские обязанности не приносят слишком много неудобств. Если твой муж будет ласков, то не слишком навредит тебе.
С этими словами Альме захотелось упасть на пол и заплакать. Боже, неужели Пруденс и в самом деле считала, что Альма боится, будто ее муж навредит ей? Кто или что смогло бы навредить Альме Уиттакер? Альме с ее мозолистыми руками? Руками, которые могли бы взять дубовую доску, о которую так изящно оперлась Пруденс, и без труда швырнуть ее через комнату? Альме с ее загорелой шеей и торчащими, как чертополох, волосами? Нет, не вреда боялась Альма в брачную ночь, а унижения. Ей отчаянно хотелось знать, каким образом преподнести себя Амброузу похожей на орхидею, какой была ее сестра, а не на поросший мхом валун, каким являлась она сама. Но этому ее не мог научить никто. Этого было не изменить. Этот разговор был бесполезен и служил всего лишь преамбулой к неизбежному унижению.