Происхождение всех вещей
Шрифт:
— Благодарю тебя за письмо с соболезнованиями, которое ты прислала.
— Не стоит благодарности, — сказала Пруденс.
На похороны она не приехала. Никто от нее этого и не ждал.
— Все утро я провела у адвоката, — продолжала Альма. — Мы просматривали завещание. Я обнаружила в нем много удивительного.
— Прежде чем ты договоришь, — прервала ее Пруденс, — должна сказать тебе, что совесть не позволит мне принять деньги от нашего покойного отца. Между нами возникли разногласия, исправить которые я не смогла, да и не пожелала, и с моей стороны
— Тебе не о чем беспокоиться, — проговорила Альма, остановившись и повернувшись лицом к сестре. — Тебе он не оставил ничего.
Пруденс, как всегда безукоризненно владевшая собой, никак не отреагировала. Она лишь сказала:
— Тогда все просто.
— Нет, Пруденс, — отвечала Альма, взяв сестру за руку. — Все совсем не просто. То, что сделал отец, поистине удивительно, и я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушала. Он завещал «Белые акры» и большую часть своего состояния Обществу аболиционистов Филадельфии.
Пруденс по-прежнему никак не реагировала и ничего не отвечала. Боже, ну и выдержка, подумала Альма, которой почти захотелось склониться в восхищении перед удивительной сдержанностью сестры. Беатрикс бы ею гордилась.
Альма продолжала:
— Но в завещании был один дополнительный пункт. Отец распорядился, что поместье достанется аболиционистам лишь в том случае, если в «Белых акрах» расположится школа для негритянских девочек, а ты, Пруденс, станешь ее директрисой.
Пруденс внимательно смотрела на Альму, будто выискивая в ее лице намек на обман. Но Альме не стоило труда сделать вид, что она говорит правду, ведь по документам все действительно было так — по крайней мере, теперь.
— Отец оставил длинное письмо, — продолжала Альма, — я могу в общих чертах передать его суть. Он написал, что понял, что он в жизни сделал не так много хорошего, хотя достиг процветания. Ему казалось, что в обмен на свою редкостную удачу он не предложил этому миру ничего стоящего. И решил, что для того, чтобы «Белые акры» в будущем стали местом, где творятся добрые дела, лучшего человека, чем ты, не найти.
— Он так и написал? — спросила Пруденс, спокойная, как всегда. — Слово в слово, Альма? Наш отец, Генри Уиттакер, писал о добрых делах?
— Он именно так и написал, — кивнула Альма. — Все документы и инструкции уже составлены. Если же ты не примешь эти условия — не возьмешь на себя руководство школой для девочек в «Белых акрах», как задумал отец, — тогда все деньги и имущество просто достанутся нам с тобой, и нам придется продавать дом или делить наследство каким-то иным образом. Если случится так, жаль, что желание отца не будет выполнено.
Пруденс снова пристально взглянула Альме в глаза.
— Я тебе не верю, — наконец произнесла она.
— А это и не нужно, — ответила Альма. — Но правда в том, что все именно так и есть. Ханнеке останется в поместье и будет главной над слугами; она поможет тебе постепенно взять на себя обязанности управляющей «Белыми акрами». Отец оставил ей щедрую пенсию, но я знаю, что ей хотелось бы остаться в «Белых акрах» и помочь тебе. Она очень любит тебя и предпочитает быть при деле. Цветоводы и садовники тоже останутся — «Белые акры» теперь станут центром садоводства и агрономии. Библиотека останется нетронутой и будет использоваться для учебных целей. Мистер Дик Янси продолжит заведовать делами отца за границей; ему же достанется доля Уиттакеров в фармацевтической компании, вся прибыль от которой теперь будет поступать на нужды школы, жалованье рабочим и дела аболиционистского общества. Ты меня поняла?
Пруденс не ответила.
Альма продолжала:
— Да, и есть еще один пункт. Отец выделил щедрое содержание на оплату расходов по проживанию нашей подруги Ретты в приюте «Керкбрайд» до конца ее дней, чтобы Джорджу Хоуксу не пришлось нести на себе бремя заботы о ней.
Теперь Пруденс, кажется, с трудом контролировала себя. Ее глаза стали влажными, как и ладонь в руках Альмы.
— Можешь говорить что угодно, — наконец вымолвила Пруденс, — но ничто не убедит меня в том, что все это — воля нашего отца.
Но Альма по-прежнему стояла на своем:
— Зря это тебя так удивляет. Сама знаешь, что Генри Уиттакер был человеком непредсказуемым. И увидишь, Пруденс, документы на имущество и акты передачи составлены вполне недвусмысленно и юридически грамотно.
— Мне прекрасно известно, Альма, что ты сама располагаешь возможностью составлять юридические документы.
— Но ты же давно меня знаешь, Пруденс. Разве делала я хоть раз в жизни что-нибудь, кроме того, что позволял или приказывал мне отец? Сама подумай, Пруденс! Разве делала?
С этими словами Пруденс отвернулась. Ее лицо сморщилось, ее знаменитая выдержка отказала, и женщина зарыдала. Альма обняла сестру — свою удивительную, храбрую, совсем незнакомую сестру, — и так они долго стояли на разбитом тротуаре Честнат-стрит, молча обнявшись, пока Пруденс горько плакала.
Наконец Пруденс отстранилась и утерла глаза.
— А что он оставил тебе, Альма? — дрожащим голосом спросила она. — Что наш донельзя великодушный отец оставил тебе в этом порыве внезапной благотворительности?
— Пусть это тебя сейчас не тревожит, Пруденс. Он меня не обделил. Оставил мне достаточно, чтобы я никогда ни в чем не нуждалась.
— Но что именно он тебе оставил? Ты должна мне сказать.
— Немного денег, — отвечала Альма, — и каретный флигель — точнее, все, что в нем.
— И ты всю жизнь теперь должна жить во флигеле? — спросила Пруденс, потрясенная и растерянная, снова сжав руку Альмы.
— Нет, моя дорогая. Я никогда больше не буду жить в «Белых акрах» и даже близко от них. Теперь все это твоя забота. Но мои книги и вещи пусть останутся во флигеле, а я тем временем уеду ненадолго. Предполагаю, что я пришлю за всем необходимым, когда где-нибудь устроюсь.