Происшествие на кладбище Пер-Лашез
Шрифт:
Таша пробиралась среди мольбертов, поглядывая по сторонам. Набросок Ломье был сделан в обычной для него манере, сочетавшей стилизованный под Энгра рисунок, ровные, как у Гогена, мазки и витражную технику клуазонэ. Сама Таша любила Ренуара и Моне, ей были интересны их эксперименты со светом, тогда как Морис Ломье был адептом тени.
Он был так увлечен работой, что даже не заметил ее появления. «Он штампует “произведения искусства” и напичкан теориями, — сказала себе Таша, — а мне необходим идеал, я хочу выразить себя».
Она достала блокнот и набросала карикатуру на Ломье. И тут он ее наконец увидел:
— На помощь, дорогая! Мне нужно с кем-нибудь разговаривать, пока я изображаю «женщину-змею», иначе сойду с ума!
Таша сделала вид, что закашлялась, чтобы не расхохотаться. Нинон тоже хихикнула и воскликнула дрожащим голосом:
— Он думает, я комок глины! С меня хватит, мне холодно, я устала и хочу есть!
Растрепанный Ломье умоляюще взглянул на нее:
— Дорогая, прошу вас, не шевелитесь!
— У меня все тело затекло, я должна размяться! Идемте, Таша…
Нинон спрыгнула с помоста, не обращая внимания на негодующие вопли художников, завернулась в жемчужно-серый шелковый пеньюар и направилась за ширму, чтобы одеться.
— Это несерьезно, Нинон! — возмутился Ломье. — Мы начали всего час назад.
— Всего! Вы терзали меня целый час! Это слишком долго. Я упаду в обморок, если немедленно не поем.
— Обещайте, что поторопитесь… — со вздохом сдался Ломье.
— Мы устроим девичник, и я вернусь, обещаю, друг мой.
— Девичник? Да они исчезнут на целый день! — воскликнул один из учеников, глядя вслед удалявшимся под ручку Нинон и Таша.
…Девушки сидели за столиком в ресторанчике на улице Толозе и смеялись, вспоминая негодование художников.
— Спасибо, что представили меня Морису, — сказала Нинон, разрезая отбивную. — Он хорош собой и довольно мил.
— Представила? Я тут ни при чем, он сам вцепился в вас, как клещ.
Нинон положила себе вторую порцию пюре.
— Чем вы занимались раньше? — спросила Таша.
— Раньше? Разве это важно? Для меня имеет значение только сегодняшний день. Знаете, дорогая, есть две вещи, которых я не могу себя лишить: мужчины и деньги. Это непременное условие моего счастья. Без денег женщина не может чувствовать себя свободной.
— Но ведь именно мужчины зачастую лишают нас независимости, вы так не думаете?
— Нужно уметь ими пользоваться, как они пользуются нами. Они подобны вещам, замечательным вещам, которые служат для удовлетворения наших желаний и становятся «неудобными» в тот самый момент, когда вознамериваются управлять нами. Я вас шокирую?
— Нет и… да. А любовь? Как же быть с любовью?
— С любовью? Любовь изобрели мужчины, чтобы подчинять нас своим правилам. Поверьте, Таша, если женщина влюблена, но бедна, она попадает в зависимость от мужчины.
— Я не разделяю эту точку зрения, и кроме того, если ты одержим страстью к искусству, деньги отступают на второй план.
— Не выдумывайте, Таша. Почему нельзя зарабатывать искусством? За любовь же часто платят.
— О, но ведь платят…
— Проституткам? Безнравственным женщинам, которых презирают приличные люди? Но разве проституция — не историческое наследие человечества? Разве художник не продается, когда обменивает свой талант на деньги? А актер, произносящий чужие тексты? А журналист, пишущий на потребу публике? А книготорговец, берущий с читателей деньги за произведения, которых не писал?
— Вы имеете в виду Виктора?
— Виктор. Победитель. Красивое имя. Но берегитесь, его победа может дорого вам обойтись.
— Вы не убедите меня, Нинон. Я люблю просыпаться рядом с ним, в его объятиях.
— Я тоже люблю просыпаться рядом с мужчиной. Но при условии, что потом он встает и уходит.
— Прекратите. Вы подрываете мои моральные устои! — рассмеялась Таша.
— Я была бы счастлива это сделать. Кстати, я нахожу совершенно аморальным, что вы единолично пользуетесь вашим книготорговцем.
— Берегитесь, Нинон, я ревнива! — шутливо предупредила Таша, но тут же спросила себя: «Неужели я уподобилась Виктору?». — Если хотите очаровать книготорговца, советую обратить внимание на его компаньона Кэндзи Мори, — добавила она.
— Он японец?
— Да. Кажется, он избегает женщин.
— Предпочитает мужчин?
— Нет, конечно. Он увлечен одной молоденькой англичанкой.
— Вы возбуждаете мое любопытство. Он хорош собой? Обаятелен?
— У Кэндзи есть свой шарм — конечно, если вы любите мужчин в возрасте и при этом не слишком любезных.
— Что люблю — так это бросать вызов. Спорим, я приручу вашего женоненавистника? У меня еще никогда не было любовника-азиата. И детектива-любителя, кстати, тоже. — Нинон подмигнула Таша. — Кстати, а какую задачку разгадал этот ваш Победитель, помните, вы что-то говорили…
— В прошлом году на Всемирной выставке произошло несколько убийств. Он их раскрыл. Об этом писали все газеты.
— Я провела прошлый год в Испании. Но, — Нинон приложила палец к губам, — это тайна за семью печатями. Я заплачу, нам пора возвращаться. — Она поднялась и отодвинула стул. — Вы не будете доедать?
Таша не ответила. Отбивная показалась ей совершенно безвкусной. Она все бы отдала за соленый огурец и борщ со сметаной.
Виктор шел по улице Круа-де-Пти-Шамп. Он не заходил в этот квартал с тех пор, как Таша перестала работать на «Пасс-парту». Странно было снова оказаться здесь. Ему вдруг показалось, что они с Таша встретились только вчера.
— Цикорий, цикорий, дикий цикорий!
Виктора обогнала зеленщица с тележкой. Он вышел на галерею Веро-Дода, к решетке, за которой начинался ряд ведущих к зданию редакции дворов. Мальчишка с ранцем за спиной плевал в лужу, с интересом разглядывая, как от плевка расходятся круги, девчушка играла с куклой — подбрасывала ее вверх, ловила, укачивала, чтобы утешить, другая собирала растущие между булыжниками мостовой одуванчики. «Когда я в последний раз дарил Таша цветы?» — подумал Виктор.