Произведение в алом
Шрифт:
– Этта еще чо за гуси-лебеди! Какого такого роду-племени?
– Мы журавли-красавки. А еще нас называют птицами целомудрия, - надменно процедил, едва разжимая клюв, один из пижонов.
– Вот те раз, да неужто и вправду целки?
– брякнул, к всеобщему удовольствию, баварец.
Однако очень скоро объектом грубоватых шуточек беркута стал он, Кнёдльзедер: как-то они на пару с вороном, бывшим до сих пор своим в доску парнем, предварительно пошептавшись, выкрали из коляски с младенцем, неосмотрительно оставленной рядом с решеткой какой-то легкомысленной мамашей, красную резиновую соску и подсунули ее в кормушку.
– Аматей, ты чо, и сосиськи теперь не употребляешь?
И он - он - высокочтимый королевский орел-ягнятник Кнёдльзедер, слывший доселе красой и гордостью зоосада!
– попался на эту примитивную уловку: с неприличной поспешностью ринулся к кормушке и молнией взмыл с добычей на насест; жадно когтя соску, попробовал ухватить лакомый кусок, но эластичная гадость не поддавалась - зажатая в клюве, она знай себе растягивалась, становясь все тоньше и тоньше, пока и вовсе не порвалась... Потеряв равновесие, он опрокинулся назад и сильно вывернул шею.
Кнёдльзедер невольно повел головой: ноющая боль все еще давала о себе знать. Уже одно только воспоминание о том, как мерзкая парочка покатывалась со смеху, глядя на него, привело его в исступление, но он вовремя сдержался, чтобы не дать марабу повода для злорадства. Бросил быстрый взгляд вниз: нет, к счастью, лицемерный ханжа ничего не заметил - сидел, нахохлившись, в своем углу и «возносил хвалу Господу»...
«Сегодня же ночью и сбегу», - порешил ягнятник, обстоятельно взвесив все «за» и «против», - уж лучше свобода с ее «законом джунглей», чем еще один день с этими недоумками! Легонько ткнув проржавевший люк в крыше клетки, Кнёдльзедер убедился, что он по-прежнему легко открывается, - тайна, которую старый орел хранил уже давно.
Извлек карманные часы: девять! Итак, скоро стемнеет!
Подождал еще час и принялся осторожно паковать саквояж. Ночная рубашка, три носовых платка (каждый поочередно поднес к глазам и, убедившись в наличии вензеля «А.К.», присовокупил к содержимому сака), потрепанная псалтырь, заложенная увядшим четырехлепестковым цветком клевера, и, наконец, - слеза глубокой печали оросила его веки - старый милый бандаж, пестро раскрашенный под очковую змею: с этой игрушкой, пасхальным подарком дорогой матушки, сделанным незадолго до того, как человеческая рука извлекла его, еще не оперившегося птенчика, из родительского гнезда, он никогда не расставался, на ней и отрабатывал первые охотничьи навыки. Ну вот, пожалуй, и все. Остается только закрыть сак и спрятать ключик поглубже в зоб.
«Не мешало бы, конечно, испросить у господина директора свидетельство о поведении! Ведь никогда не знаешь...
– В следующее мгновение он уже опомнился, вполне резонно усомнившись, что администрация зоосада с присущей ей кротостью и милосердием (давно уже ставшими притчей во языцех!) отечески благословит его в путь-дорогу.
– Нет уж, спасибо, лучше лишний часок вздремнуть».
Кнёдльзедер уже собирался сунуть голову под крыло, но тут какой-то приглушенный шум насторожил его. Он прислушался. Тревога оказалась напрасной - это тихоня марабу под покровом ночи предавался тайному пороку: играл с самим собой на честное слово в чет-нечет. Проделывал он это следующим образом: заглатывал горстку мелкой гальки и, отрыгнув какую-то
Некоторое время ягнятник не без удовольствия наблюдал за отчаянными попытками азартного игрока выйти из полосы неудач - позеленев от напряжения, святоша давился, пытаясь обмануть судьбу, но раз за разом с какой-то прямо-таки фатальной неизбежностью проигрывал. Чем закончился для «благочестивой птицы» поединок с Роком, Кнёдльзедер так и не узнал, внимание его привлекли подозрительные звуки, доносившиеся со стороны искусственного цементного древа, кое, по вдохновенному
замыслу заботливой администрации, должно было смягчить суровый казарменный интерьер клетки, внеся в него элемент домашнего уюта, столь необходимый для успешного перевоспитания. Чей-то шепот еле слышно шелестел в ночи:
– Герр Кнёдльзедер! Спуститесь на секундочку, только - тсс!
– Да, чем обязан?
– вежливо осведомился ягнятник и бесшумно спланировал со своего насеста.
Это был еж, тоже, кстати, коренной баварец, однако, в отличие от неотесанной деревенщины беркута, нрава смирного и интеллигентного, явно не способного на грубые подвохи.
– Вы собрались бежать, - начал еж и кивнул на упакованный сак. Ягнятник уже прикидывал, а не открутить ли этому шептуну голову - так, на всякий случай!
– но честный открытый взгляд славного малого обезоружил его.
– Но хорошо ли вы ориентируетесь в окрестностях Мюнхена, герр Кнёдльзедер?
– Не очень, - смущенно признался близорукий орел.
– Ну так слушайте, я вам подскажу. Перво-наперво, как выйдете - за угол, налево; потом держитесь правее. Сами увидите. А после, - еж сделал паузу, извлек какую-то склянку, вытряхнул из нее в углубление основания большого пальца добрую понюшку табаку и со свистом втянул сначала в одну ноздрю, потом в другую, - после, значится, прямо вперед, пока не доберетесь до Дагльфинга - настоящий оазис, доложу я вам, - тут уж вам придется прибегнуть к дальнейшим расспросам. Ну и счастливого пути вам, герр сосед, - с наслаждением чихнул еж и исчез.
Все устроилось как нельзя лучше. Еще до рассвета Амадей Кнёдльзедер осторожно открыл зарешеченный люк, быстро надвинул на брови шапочку, пристегнул вместо своих старых щегольские, расшитые подтяжки коллеги Хумпльмайера - хорошо смеется тот, кто смеется последний!
– который с таким усердием со своего насеста наяривал носоглоткой, словно всерьез намеревался собственным храпом перепилить прутья решетки, и, подхватив сак, взмыл в воздух. Шум его крыльев разбудил марабу, однако богобоязненный праведник ничего не заметил, ибо тотчас, еще в полусне, встал в угол и «вознес хвалу Господу».
– Обывательское болото!
– с отвращением проворчал ягнят ник при виде спящего в розоватых предрассветных сумерках го рода.
– А еще культурной метрополией называется!
И взял курс на юг.
Вскоре показался приветливый Дагльфинг, и Амадей Кнёдльзедер пошел на посадку: отвыкнув от физических нагрузок, беглец слегка взмок, и кружечка пивка бы явно не повредила.
Не спеша прошелся по вымершим переулкам. «Тоже мне - оазис», - с горечью подумал обманутый в своих надеждах путешественник: ни одного открытого трактира, что, впрочем, не мудрено в эдакую рань. Вот только двери «Торгового дома» Барбары Мутшелькнаус были гостеприимно распахнуты...