Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Молодые скрылись в доме. По рукам мужиков снова пошли кувшины и кружки. Бабы затянули что-то печально-слезливое, на прощание с девичьей долей.
А разве у мамы был выбор? Даже будь она свободна? Родовитая княжна – и крестьянский сын в мелком боярском чине, будь он хоть трижды героем войны. Немыслимо. Развод – тем паче! Высший свет, скандал... Но ведь нарушение клятв данных у алтаря. Обман.
Штефан принялся потихоньку выбираться из толпы, даже умудрялся ловко отшучиваться на здравицы молодым. Опрокинул по дороге остатки сливовицы из кувшина на столе, добрался до коновязи.
Гнедой липпициан, соскучившись, полез тыкаться мордой в грудь и всхрапнул недовольно, учуяв винный запах.
– Ну, набрался я, и что? – буркнул ему Штефан, отвязывая чомбур. Потрепал гнедого по шее. – Тебе-то хорошо, никаких сложностей.
Что-то такое говорил сердечный друг Лайош, когда они тайком читали романы вместо заданного урока, попались и угодили вместе на гауптвахту. У Лайоша была великолепная память, он жмурился от удовольствия, цитируя наизусть прочитанное. А говорили они именно о церковных обетах...
Штефан остановился и покачнулся, потому что мысль ударила в голову, как обух топора. Кажется, это Дидро сказал: «Обет целомудрия означает обещание богу нарушения самого мудрого и могущественного из его законов» [82] . Именно про романы Дидро писал когда-то Штефан Тудору из Вены, точно зная, что дядька разделит его восторг, ведь Тудор никогда не обязывался клятвой ни быть лентяем и вором, ни отказываться от свободы... И это письмо, среди прочих, прочел Николае. Еще бы он не набросился на «вредоумные книги»!
82
«Обет целомудрия означает обещание богу нарушения самого мудрого и могущественного из его законов» – неточная цитата из романа Дени Дидро «Монахиня».
Невольно хихикая, Штефан вышел на луг, где в потемках чернели сметанные стожки. Гнедой охотно топал позади, изредка чуть потягивая чомбур. Мелькнула было мысль поехать на пасеку, к Григору. Точнее, к Фатьме. Может, удалось бы понять? У него же с ней точно не как у Гицэ с его бабами. Но и не как у Макарки с Анусей. Штефан попытался представить себя рядом с беглой турецкой наложницей в церкви и только головой замотал. Не представлялось, хоть убей. Но зато снова припомнил сегодняшнюю службу. Что-то там еще было, что-то важное... Мучительно вспомнил сияние свечей в руках жениха и невесты и густой голос дьякона, провозгласивший подле их склоненных голов: «О еже ниспослати им любви совершенней, мирной, и помощи, Господу помолимся!»
Штефан плюхнулся в сено. Гнедой вздохнул совсем рядом и сунул нос в стог – никуда не денется от хозяина, привык за полгода всюду ходить следом, точно сторожевая собака.
Любовь, да? Это разве что в романах, а на деле свадьба по любви в высшем обществе – едва не большая редкость, чем крещеный турок. Мама замуж точно выходила по сговору, и дед не просто так гордился высоким родом невестки. Ни о любви, ни о помощи – тех самых, которых просил сегодня басовитый дьякон для Макарки и Ануси – там и речи не было. Так разве можно винить за то, что любила и была любимой?
Глаза немилосердно слипались, над ухом шумно жевал гнедой, а в слежавшемся сене было тепло, и Штефан, окончательно осоловев от выпивки и усталости, потихоньку проваливался в сонное беспамятство.
И ведь Николае знал об измене жены. Раз уж даже слуги знали. И мама все-таки уехала... А что ей оставалось? Высший свет, сословные различия. Если бы все могло быть по-другому! А так – не было у них с дядькой выбора! Не было!
Штефан вздохнул, уже совсем засыпая, вызвал в памяти лицо матери, склоненное над книгой в сиянии свечей в бронзовом шандале. Потянулся перекреститься. Помяни, Господи, в вере и надежде живота вечного рабы Твоея Елены, отшедшей в земле чуждой, аще бо и согреши, но не отступи от Тебе...
– 11 -
Трактир был первым по дороге в город и последним – из города. Такое положение сулило хозяевам как немалую выручку, так и немалое беспокойство, потому что встречались на окраине Турну Северина чуть в стороне от Дуная люди самые разные. Однако в тот день осенняя непогода разогнала путников, и лишь те, кто уже давно был в дороге, забрались под не слишком опрятную, но более гостеприимную, чем дождливые облака, крышу трактира.
За большим столом компания арнаутов, видно, вернувшихся из окрестных деревень, с хохотом обсуждала удачный сбор налогов. Трое подмастерьев из рабочих предместий косились на них из угла с нескрываемой злобой, но не решались связываться. В противоположном углу огромный моряк с клейменым лбом мялся, пыхтел и утирал цветным платком широченную рожу. Его собеседник – длинноусый печальный грек, молча постукивал опустевшей чоканью [83] по столу, ожидая ответа. Возле них дремал, опустив голову на скрещенные руки, светловолосый парень в крестьянской одежде. Под локтем у него были рассыпаны семечки.
83
Чокань – традиционная стеклянная посуда для ракии в форме маленькой колбы.
Хозяин перетирал кружки грязнейшей тряпкой и косо поглядывал за окно в сторону коновязи. Вздохнул и потихоньку сунул под стойку здоровенный пузырь ракии – в дверь вошел немаленький детина в форме капитана пандуров. На простоватом лице его была написана нешуточная забота, а с поношенного военного плаща лило на пол, как из облаков за окном. Хозяин совсем опечалился и замахал подавальщице, чтобы убиралась в сторону кухни.
– Гляньте, кого принесло, – издевательски долетело от стола арнаутов. – И с каких это пор эдакие рожи захаживают в приличные заведения?..
Капитан даже не остановился, разве что чуть нахмурился. Направился прямо к хозяину, бросил монетку на стойку.
– Плесни-ка, друг.
Хозяин завздыхал пуще прежнего, добыл убранную ракию. Покосился на арнаутов – те все не унимались:
– Может, ему дверь показать?
– А окно не пойдет?
Длинноусый грек задумчиво сунул руку под стол, куда-то к поясу. Молодой крестьянин рядом проснулся, вопросительно посмотрел на товарища – тот отрицательно мотнул головой. Парень глянул на капитана, округлил глаза. Сгреб шапку в кулак и подпер им щеку так, что лицо оказалось прикрыто.
Но пандурский капитан не смотрел в их сторону. Он потянулся за чоканью, наклоняясь через стойку к хозяину.
– Тут это. Срочные вести. Разослать надобно.
– Э, капитане...
Договорить хозяин не успел – от стола арнаутов долетело в полный голос:
– Боярин, что ли – не отвечает нам?
– Что ты?! У них один боярин, и тот козлам хвосты крутит!
Капитан обернулся.
– Вы это... – сдержался и вдруг спросил негромко и уверенно: – Кто старший?
Арнауты на миг растерялись и не сразу нашлись с ответом, переглядываясь. Потом один все-таки поднялся и гордо упер руку в бок.