Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Отыскалась. Давно отыскалась. Перед глазами встало венское кладбище, свежая могила, закаменевшее лицо дядьки, и Штефан вконец вскипел.
– Так то-то и оно, что по сердцу, а не потому, что «самое время»!
– Штефанел, ты чего? – тронул его за плечо Симеон.
– А вас послушать, так вот хочешь – не хочешь, а непременно жениться надо. Просто чтоб было! А надо вон, чтоб как у них...
Штефан махнул рукой в сторону молодых и прикусил язык, пока лишнее не сорвалось.
Про Тудора и маму. Он ведь ее любил. И мама его тоже. Снова вспомнилось, промелькнуло перед глазами...
– Так! А что это мы за молодых давно не пили? – Штефан
– Верно! – оживился притихший было Гицэ, согласным гомоном поддержали остальные.
Штефан лихо, залпом опорожнил кружку. Оказалась ракия – вот и отлично! Потом сорвался с места, подхватил сразу двух подружек невесты под локти, потянул на полянку. Хоровод составился мигом, зазвенели тамбурины, и Штефан первым заорал обычный плясовой припев, ускоряя движение и крепко сжимая девичьи плечи, чтобы цепь не распалась. Он давным-давно заучил положенные шаги, а уж сырбу [81] не спляшет только ленивый, но после кувшина сливовицы и пары глотков ракии ноги так и норовили запутаться, и приходилось следить, чтобы не сбиться. Только все равно, как ни гони, в памяти крутилось другое...
81
Сырба – народный танец.
Зимний вечер. Их дом в Крайове. Мама что-то читает. На полу возится совсем еще маленькая Машинката, роется в рабочей корзинке... Штефану поминутно приходилось бросать греческую грамматику, чтобы отобрать у малышки очередной цветной клубочек прежде, чем она начнет его облизывать, но он и рад был бросить греческую грамматику...
Странно. Если припомнить, мама, выбираясь в Крайову, Костаке и Люкситу с собой брала редко, а его – почти каждый раз. И когда Машинката родилась, ее тоже.
Тихий скрип дверей. Штефан занят, домашние дела его никогда не касались, но книга вдруг выскользнула из рук матери и упала ей на колени. А после – и на пол, когда она стремительно поднялась с кресла. В дверях – дядька, видно, что только с дороги, даже плащ не скинул, да и снег не отряхнул толком, и Штефан с визгом бросился вперед, и сестренка взвизгнула тоже, просто так, за компанию, а мама... Мама так улыбалась...
Макарко пихнул его в плечо – он, кажется, сбился с шага. Из-за Макарки выглянула Ануся, посмотрела с сомнением, точно убеждалась, что Штефан еще не шатается от выпитого. И тут же вскинула сияющие глаза на Макарку, обнимавшего ее куда крепче, чем положено для танца. Что ж! Им сегодня можно!
Что тогда говорил дядька? Извинялся за позднее вторжение, объяснял его необходимостью срочно возвращаться к армии... Мама отмахнулась, протянула ему сразу обе руки. Все можно, если человек вырвался с войны в короткий отпуск, верно? Не до соблюдения церемоний...
С другой стороны круга залихватски свистнул Гицэ, и Штефан подхватил, ответил. Девки отступили на шаг, и Штефан потащил Макарку и второго соседа вперед, пригибаясь и вытягивая руки. Выпрямился, притопнул вместе со всеми.
Бои тогда шли уже за Дунаем. Точно, так и было – дядька рассказывал про дело при Фетислане, и Штефан снизу вверх с восторгом смотрел на орден на черно-красной ленте под воротником мундира. И удивлялся, почему у матери вдруг стали такие печальные глаза, – это ведь настоящий подвиг, вступить в сражение, не дожидаясь подкреплений, и продержаться... Машинката долго и серьезно разглядывала блестящую звезду, потом потянулась потрогать, и мама снова заулыбалась.
Кто-то из стариков остановил музыку и пляски. Над хутором в вечернем небе загорались крупные звезды – пора было вести молодых. Подошли Симеон со Станкой, Михай, гости зашушукались. Сейчас посыплются самые доброжелательные советы пополам с препохабнейшими шутками. Макарко испепелил Штефана предупреждающим взглядом, но Штефан острить и не собирался. Только почтительно, как боярыне, поцеловал Анусе руку и со всей силы шарахнул друга по спине. Кажется, Макарко был ему благодарен за сдержанность.
А в голове по-прежнему всплывали картины из далекого прошлого...
Свечи почти совсем оплыли в бронзовом шандале на столе, когда дядька вдруг оборвал рассказы и строго отослал Штефана спать. Сестренка уже вовсю посапывала, уткнувшись носом в сукно мундира, но Штефан, соскучившийся и взволнованный беседой про настоящую войну, открыл рот для возражений и просьб. Мама протянула ему руку, подзывая к себе, потом встала, осторожно забрала у дядьки крепко спящую Машинкату.
– В самом деле, пора, Штефанел. Идем, – обернулась к дядьке: – Я скоро вернусь. У тебя ведь есть еще какие-то вести?
Тот кивнул с тяжелым вздохом.
– Есть, конечно, иначе бы не вырваться, – он вдруг опустил руку Штефану на плечо и сказал очень серьезно: – Имей в виду – ты меня здесь сегодня не видел.
– А...
Дядька в ответ заговорщицки подмигнул:
– Военная тайна.
Прямо над ухом Штефана вдруг заорал в полный голос Гицэ, требуя отвязаться от молодых со славословиями и отправить наконец людей спать, а то и толку не было жениться.
Штефан вспомнил сегодняшнюю венчальную службу, старенького и согбенного батюшку, сонно частившего: «Сего бо ради оставит человек отца свою и матерь, и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину: и яже Бог сопряже, человек да не разлучает».
Зябко повел плечами. Ведь понятно же, чего ради тогда, в Крайове, его спать выставили!.. Правда, грех там или нет, но уж про военную тайну просто так шутить бы дядька не стал никогда в жизни. Но все-таки... Все-таки!.. Ведь венчанной женой была мама, чужой женой. Яже Бог сопряже, человек да не разлучает... Как же так?
Он даже остановился, пропуская мимо себя хохочущих парней и девок, провожавших молодых до крыльца. Макарко подхватил невесту на руки, и Михай растроганно утер бородищу – так светло и счастливо улыбнулась Ануся жениху. Нет, уже законному мужу!
Законным мужем матери был Николае, но она никогда ему так не улыбалась.
– А до свадьбы-то они не больно-то и ждали, – прошипел рядом старый Йона, и Штефан с трудом удержался, чтобы не дать завистливому старику в зубы.
Ну не ждали, и что?! А кому с того плохо? Кто знает, сколько Макарке с Анусей своего счастья ждать, если б не отважились! Оно, конечно, до свадьбы грех, как батюшка говорит. Да только таких грехов за каждым на заставе... У Гицэ вон и вовсе – как на бродячей собаке блох. И не только тех, что без венчания. Это подле заставы он не шкодить старается, а по дальним деревням – ой, не один мужик по его милости обзавелся ветвистым украшением! Да что там, сам грешен. Штефан вспомнил Фатьму, лукавые глаза и нежные руки, разбросанные в стороны по сену, шорох дождя за стогом. Но Фатьма – турецкая наложница – свободна, и сам он свободен от любых клятв и обещаний! И Макарко с Анусей никого не обманывали. А мама?