Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Ладно, – согласился Симеон и решил все-таки вступиться за Подсолнуха: – Это я его позвал, да и на глазах же горшок, что с ним будет-то?
– Ты бы не дергался, капитан, – предупредил Штефан с беззаботной подначкой, помахав бритвой в воздухе. – А то порежу еще, будешь завтра с жеваным подорожником на морде всю свадьбу.
– А тебе глаза и руки на что даны? – полюбопытствовал Симеон. – Вроде ты сам бриться уже научился.
Штефан гордо улыбнулся и потрогал пальцем свои отросшие светлые усики. На щеке у него остался хороший
– Кстати, тебе бы тоже к завтрему не худо морду в порядок привести, а то щетинистый, что твой поросенок.
– Хорошо, капитан. Вот вернется Макарко – попрошу его. Или Мороя освободится. Подними-ка голову. Ну, вроде, все.
Он пальцем стряхнул с бритвы пену, отложил лезвие. Симеон вынул из-за пазухи утиральник, перекинул через плечо.
– Чего-чего ты про тех переселенцев говорил? – переспросил он, чтобы вознаградить-таки парня за смирение.
Штефан аж подпрыгнул от радости и пролил воду из кувшина мимо рук Симеона.
– Я спрашивал, почему они именно в Клошани перебираться надумали.
Симеон тщательно умылся и стянул с плеча утиральник. Штефан в ожидании забавно топтался рядом, будто норовистый конь.
– А много ли ты деревень видал, окромя тех, что подле заставы? – усмехнулся в ответ Симеон. – Думаешь, везде так? Нет, брат... Здесь на волости Тудор сидит, а он крутиться умеет и с людей в жизни лишку драть не станет, вот и раздолье! Только таких волостей по всей Романии – по пальцам пересчитать.
Парень недоверчиво округлил глазищи.
– Вон в России вообще крепостное право, да и в Австрии не медом намазано. У нас, по-твоему, хуже, что ли? У нас хоть люди свободные, если сильно прижимают – так и уйти можно.
– Вот и ушли эти переселенцы. Что, думаешь, хорошо им нынче придется?
Штефан насупился и промолчал.
– А если ты про то, чтобы детей на базаре продавать, так туркам наши законы – до одного места, а из бояр большинство под их дудку пляшет, – прибавил Симеон. – С нашей волости и правда выдачи нет, а как к нам войсками соваться – турки еще с войны запомнили. Так что не диво, что они сюда перебираются.
– Ну хорошо, а почему тогда другие не уходят?
Симеон не удержался – вздохнул тяжко. Вроде умный парень, а порой до того блаженным кажется, будто сроду жизни не видал.
– Так и эти не ушли бы, если бы не налоги, – терпеливо объяснил он. – Поговорку знаешь – «голодный воробей если о чем и мечтает, то о мамалыге»? Мы тут живем, как у Христа за пазухой, а в других местах народ разве что о хлебе думать может, и с земли сниматься им смерти подобно. Пока совсем не прижмут, не уйдут никуда. Чтобы на новом месте обустроиться, надо какой-никакой достаток иметь, или уж чтобы терять было нечего, вот как этим.
– Ну вы завели, – восхитился Гицэ, присаживаясь на нижнюю ступеньку. Глянул на двор и многозначительно погрозил кулаком серому козлу. – Я т-тебе, сволочь рогатая,
Козел потряс бородой с самым независимым видом, но все-таки опасливо отошел бочком в сторонку.
Симеон обнаружил, что все еще держит в руках утиральник, и, недолго думая, повесил его на шею Штефану. Тот, погруженный в размышления, этого даже не заметил.
– Постой, капитан. Выходит, тут, в Клошани, что-то вроде... – он хмыкнул, – земли обетованной?..
Гицэ заржал.
– Смотря для кого! Вон для арнаутов да турок здесь сущая преисподняя!
– А ты не смейся, парень, – строго оборвал Симеон неуместное веселье. – Думаешь – это тебе хиханьки, что народ живет спокойно и ест досыта? Или тебя забавляет, что слуджер Владимиреску, не в пример иным боярам, не о турках заботится, а о своих?
– Нет! – вскинулся Штефан. – Я просто понять не могу, что мы тут делаем...
И сразу испуганно прикусил язык – видать, понял, что проговорился. Симеон уже не раз замечал, что парнишка подле них с Йоргу крутился и мотал все услышанное на едва отросшие усы, но от этого искреннего «мы» невольно смягчился – все-таки Подсолнух точно блаженненький. То ли они все такие, юнцы из самых высокородных, то ли оттого парнишку из дому и выставили...
– Вот поедешь в Клошани – тебе слуджер лучше моего-то объяснит. Он ведь не только с боярами – с императорами беседовать умеет, – великодушно сказал Симеон и хлопнул ладонью по перилам галерейки. – Ладно, хватит болтать. Поди лучше вашу с Йоргу игрушку со двора убери.
– Сейчас уберу... – Штефан медленно развернулся, явно обмозговывая все сказанное. Рассеянно посмотрел во двор. Замер и вдруг птицей сиганул с крыльца, замахиваясь утиральником. – Плюнь! Брось веревку, тварь!
Козел только презрительно сощурил желтые глаза, тряхнул бороденкой и дернул наутек, не разжимая зубов.
– Ложи-и-ись!..
Бахнуло так, что уши заложило. Осколки и комья земли взвились столбом.
Когда перестало стучать о доски, Симеон медленно убрал руки с головы и выглянул между балясинами. Посреди двора курилась свежая яма, над ней расползалось облако белого дыма. Далеко у дороги мелькал серый хвост перепуганного козла, навстречу ему бежал со всех ног Йоргу. Из сарая выглянул обалдевший Мороя.
– Вашу мать!..
– Штефан, – позвал Симеон, холодея – парнишка был совсем рядом с пороховым горшком. – Штефанел!
– Здесь он, капитан! – донеслось снизу голосом Гицэ. – Еле сдернуть успел!
И почти сразу Симеон увидел взлохмаченную светлую голову и ошарашенную мордаху помятого Штефана, выбиравшегося из-под крыльца. Чувствуя противную слабость в коленях, Симеон все-таки поднялся и не спеша спустился с лестницы.
Глаза у их Подсолнуха сияли.
– В Бога душу перетак! Получилось!..
Симеон вздохнул. В стене сарая по самые шляпки торчал десяток кованых гвоздей.