Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Не скажи, капитан, – вдруг серьезно возразил Гицэ. – Ты бы так и так узнал и просить пошел, но у Михая спесь поперед него из дверей выходит. Надо нам было позориться, если б он отказал?
– А ты вообще заткнись! – обрезал его Симеон. – Распустил своих, всякий Подсолнух за тебя заступается, будто ты своей головой думать не умеешь!
Штефан слушал молча, только часто хлопал ресницами. На скулах его пылали красные пятна.
– А ты зачем Подсолнуха Йоргу отдал? – шутливо возразил Гицэ. – С меня теперь и взятки гладки.
– Надоел мне ваш Подсолнух, – сказал Симеон, устало глядя на Штефана. – Ни дела, ни порядка. Обещал прогнать – и прогоню вот.
Гицэ подпрыгнул на месте.
– Капитан...
– И прогоню! – возвысил голос Симеон. – Пусть валит с Макаркой вместе на ярмарку в самую Крайову, и если Анусе подарки не по нраву придутся – я с обоих шкуру спущу!.. Д-дуроломы!
Когда все с гамом повалили в казарму – обедать, Штефан плюхнулся на нижнюю ступеньку крыльца и закрыл лицо руками. Макарко сперва просто ошалело крутил головой по сторонам от небывалой радости, потом заметил приятеля и осторожно присел рядом.
– Эй, Штефанел!
– М?
– Ты это... Спасибо...
– Гицэ спасибо скажи, – буркнул Штефан, не отнимая рук от лица.
– Ты чего? – встревожился Макарко. – Случилось чего?
Штефан наконец выдохнул, с усилием разогнулся и даже изобразил улыбку. Полез в карман.
– Будешь? – и признался, отсыпая семечки в ладонь друга: – Я ведь думал, вышвырнет меня Симеон отсюда.
– Тебя-то за что? – добродушно хмыкнул Макарко. – Гицэ в командирах ходит, нешто тебя за него накажут? Он ведь ругался на меня сперва, мол, идите к Симеону сразу... А потом – чего! Повыть – ладно!.. Ой, Ануся рада будет!..
Штефан задумчиво посмотрел в небо, где вились юркие ласточки. И вдруг сознался доверчиво:
– Выкинет меня Симеон – что я дядьке скажу?
Макарко его не понял – только хмыкнул что-то успокоительное себе под нос, видя, что душа у человека не на месте. Но через три дня, по дороге в Крайову, Штефан сам вернулся к этому разговору.
– Понимаешь, глупости это все, – объяснял он, передавая товарищу фляжку, когда они остановились перекусить на лужайке у обочины тракта. – Дядька мне что говорил – надо стараться сделать все, что можешь. А я чего? Кобеля покрасил?
– Ты мне помог, – резонно возразил Макарко. – И служишь ты хорошо, и грамоте разумеешь. Чего еще надобно?
Штефан только рукой махнул.
– Эх, Макарие! Я когда домой вернулся, думал, что вот сейчас-то все начнется – и дела значительные, и карьера военная, и чтобы непременно что-нибудь хорошее сделать... – он горько усмехнулся и закинул в рот очередную семечку. – Плохо, видать, постарался!
Макарко терпеливо выслушал сбивчивую речь приятеля и отмолчался. Он давно привык, что Штефана иногда заносит. Да и ехали они в Крайову, а на заставе уже даже тугодум Макарко догадался, что Штефан родом именно из этих мест. Невесело ему по знакомым дорогам пробираться крадучись и прятать лицо от каждого встречного.
– Поехали, что ли? – предложил наконец Макарко и поднялся с земли, отряхивая штаны. – До полудня бы на ярмарку попасть.
– Поехали, – уныло согласился Штефан и тоже встал. Свистнул, подзывая гнедого, да и так и замер с протянутой к поводьям рукой. – Это что еще такое?..
Макарко обернулся к дороге.
– Крестьяне же. Эка невидаль!
По дороге ползли кибитки и ручные тележки, нагруженные поклажей. Люди ехали на узлах, шли с тяжелыми котомками на спинах. Несмотря на теплый день, они явно были одеты во все наряды, которые не поместились в повозки. Сидя боком на передке кибитки, старуха укачивала пищащего младенца. Молодая женщина шла впереди, тянула за собой худую заморенную лошадь. И старуха с молодайкой, и многие другие женщины в толпе были в черных вдовьих платках. Только стайка детишек беззаботно носилась вокруг обоза вместе с парой разношерстных собак. Ребята постарше вели коз на веревках и с завистью косились на огольцов.
– Чего-то у них скотины мало, – отметил Макарко. – Одни козы да одры какие-то... А рабочие-то все где?
Будто в ответ, густо замычал один из пары волов, впряженных в длинные дроги. На дрогах ехал церковный колокол. Штефан смотрел во все глаза, мало понимая, что происходит. На его памяти, такие переселения происходили разве что в войну, когда народ бежал с Дуная, подальше от непрерывных боев. Да и это он мог припомнить лишь смутно.
– Бог в помощь, добрые люди! – крикнул Макарко, поправляя шапку и выводя своего вороного к дороге. – Куда направились?
Подоткнув полы рясы, с дрог бочком слез осанистый священник. Ширины в нем было – двух Макарко скроить, и еще на Йоргу бы осталось, потому на парней он поглядел сверху вниз с добродушной насмешкой.
– Спасибо на добром слове, господин пандур, – прогудел, будто в бочку, хлопая себя кнутовищем по колену. – Да вот, видишь, лучшей доли искать подались. До Клошани далеко ли еще?
Макарко оглядел тихоходный обоз.
– Дня два, если не три. Сами-то дальние?
– Да уж не ближние, – священник повернулся и цыкнул на своих волов: – Шагай, Дымок! Шагай, Серый!
Волы неохотно поволоклись дальше, косясь на хозяина смирными влажными глазами.
– Добрые скоты у тебя, святой отец, – похвалил Макарко. – А что случилось-то?
– Да вот только они и остались, – священник вздохнул. – И то потому, что я за бревнами убрался... Известно, что случилось – налоги!
Макарко поймал за рукав Штефана, посунувшегося было вперед.
– Арнауты?
– Если б арнауты! Они хоть крещеные, а тут с турками пришли. Веришь ли, господин пандур, даже оклады не побоялись с образов ободрать!
– Верю, – тотчас кивнул Макарко. – Овец, поди, тоже забрали?
– Что овцы! Суета мирская! А вот церковь наша, матушка, красавица... Эх, да что говорить! Хотел я крыльцо подправить, а тут...
Священник махнул кнутом. Волы его давно остановились и задумчиво пережевывали жвачку. Крестьяне обходили стороной и замершие дроги, и разговаривающих. Многие приветливо кланялись. Макарко не забывал кланяться в ответ и незаметно щипал Штефана, но тот стоял столбом, округлив глаза и только что рта не разинув.