Проклятие Гиацинтов
Шрифт:
Лерон смутилась до невозможности, как семиклассница в присутствии нового учителя. Вообще, ей не так уж часто приходилось общаться с незнакомыми мужчинами, не обзавелась она привычкой к легким, непринужденным беседам ни о чем.
— Добрый день, Илья… а по отчеству как вас?
— Можно без отчества, а вообще-то я Илья Ильич.
— Ага, понятно, — сказала Лерон с весьма глубокомысленным и настолько же бессмысленным кивком. — Илья Ильич, а все же, кто вас прислал?
— Я не могу вам сказать, — ответил адвокат. — Это профессиональная тайна, понимаете? Я не могу выдать своего клиента. Я просто хочу рассказать вам одну историю. Вот послушайте. Только пойдемте сядем, что ли? Вон там, около «Гардении». Или, может быть, мороженого хотите? Кофе?
— Кофе я не люблю, —
Илья Ильич спросил себе кофе и, помешивая в чашке и иногда взглядывая на Лерон, начал:
— Много лет тому назад…
— В некотором царстве, в некотором государстве… — подхватила Лерон, изо всех сил пытаясь развеселиться от такого загадочного, сказочного начала.
— Зачем далёко, как выразился бы Пушкин? — улыбнулся адвокат. — Лет двадцать семь или двадцать восемь тому назад в деревне Правобережной, хорошо вам знакомой, жила-была очень красивая девушка, в которую были влюблены два парня. Девушку звали Олей, а парней — Лешей и Колей. Колю взяли в армию. Леша болел — его не призвали. Коля уехал — и как в воду канул: ни писем, ни каких-то других вестей не подавал. Оля обиделась и вышла замуж за Лешу, который ей проходу не давал. А между тем любила она Колю. Прошло полгода после их свадьбы, и Николай вернулся — с беременной женой. Она была, что называется, на сносях, и Оля поняла, что ее бывший возлюбленный изменил ей первым. У нее немножко отлегло от сердца — все же она не так уж и виновата, оказывается. Правда, сознание этого ее не слишком-то радовало. Как-то семейная жизнь у нее не ладилась. Жена Николая уже родила сына, а на Олю косились соседки: она не беременела. Ездила к врачу, тот сообщил, что у нее все хорошо. Пристала к мужу, который все ходил печальным, и выяснила, что он давно знает: не может быть у него детей. Но он не смог открыть это Оле, боясь потерять ее. Оля была так потрясена обманом, что убежала ночью куда глаза глядят, долго блуждала по берегу и все плакала, и вот наткнулась на костер рыбака. У костра сидел Николай. Узнав его, Оля снова принялась плакать, а он ее утешал. И утешил так, как давно хотели утешиться эти двое, тосковавшие друг без друга. Когда все между ними свершилось, они решили больше не встречаться. Оба они были порядочные, совестливые люди, оба семейные, а жили-то в деревне… боялись позора. Оля вернулась домой как ни в чем не бывало, и муж, счастливый, что она все же воротилась, и слова ей не сказал в укор. Молчал он, и когда Оля призналась, что беременна… от другого. Молчал, но в глазах у него таилось счастье. Он был страшно рад будущему ребенку. Он никогда ничем не попрекнул жену, не спросил, чье дитя. Это было его дитя, его дочь! Этот человек страстно любил свою жену и ребенка обожал. Девочка выросла, даже не подозревая, что он не родной отец ей. Вы ведь никогда не подозревали об этом. Верно, Лерон?
Она покачала головой, слишком потрясенная, чтобы говорить.
Наверное, надо было возмущенно воскликнуть: «Это неправда!» — однако она почему-то поверила сразу, мгновенно. И молчала, ожидая, что он скажет дальше, потому что чувствовала — не только ради этого он позвал ее сюда, на обрыв над Волгой. А в голове словно компьютер заработал: так и вспыхивали лица односельчан, которых звали Николаями. Их было не так уж много — подходящих по возрасту ей в отцы. Впрочем, может быть, тот человек уехал в другие места после того, что произошло между ним и Ольгой?
— Я знаю, о чем вы думаете, Лерон, — проговорил Вишневский. — Вы пытаетесь представить, кто мог быть вашим отцом, так?
Она кивнула.
— Николай… его жена вскоре умерла, но он не мог жениться на Ольге, потому что она не захотела расстаться со своим мужем: он был прекрасный человек, и она полюбила его так, как не любила в молодости, а Николай принадлежал прошлому. Да и характер у него был непростой, и жизнь он вел тоже очень не простую. Николай
«Это неправда!» — должна была закричать Лерон. Но у нее язык присох к гортани — да, теперь она точно поняла смысл этого выражения.
— Вы мне не верите, — сказал Вишневский понимающе. — Вернее сказать, не хотите верить. Еще бы! Но вы можете спросить у своей матери, правда ли это.
— Это неправда! — наконец-то выкрикнула Лерон. — Этого не может быть! Мама отлично знала, чей сын Микка. Она не позволила бы мне выходить за него замуж. Ни за что не позволила бы! Ведь это кровосмесительный брак. Вы сами не понимаете, что говорите! Не верю вам! Зачем, ради чего вы все это выдумали?
Видно было, что Вишневский растерялся.
— Вы правы, — наконец проговорил он. — И все же есть некий документ, совершенно доподлинно удостоверяющий, что вы дочь Николая Шестакова. Я видел его у нотариуса. Это признание самого Николая Михайловича. Поэтому… мне трудно судить, что подтолкнуло вашу мать дать свое согласие. Может быть, она забыла то, что случилось когда-то?
— Да вы что? — уставилась на него Лерон. — Вы сумасшедший? Как это женщина может забыть такое?!
— Я не сумасшедший, — покачал головой Вишневский. — Просто… я в своей практике такого навидался, что вполне верю во всякие, даже самые нереальные и фантасмагорические ситуации. И мне трудно понять и представить, какие резоны руководили вашей матушкой, почему она не сообщила вам эту тайну или хотя бы как-то не воспрепятствовала вашему замужеству. Но мой вам совет — скажите вашей будущей свекрови, что вам известна тайна вашего рождения. И выслушайте, что она скажет.
Лерон молча смотрела на него, не постигая глубины его коварства — или заблуждения. Чокнутый, нет, правда — чокнутый! Чтобы мама не предупредила ее, что она выходит за родного брата?! Да такое немыслимо вообще! В принципе немыслимо!
— Извините, — вдруг поднялся Вишневский, глядя куда-то поверх плеча Лерон. — Мне пора.
И, сунув деньги очень кстати подошедшему официанту, он торопливо пошел к припаркованному напротив гостиницы джипу. Лерон тупо смотрела ему вслед, потом перевела глаза на серую шелковую волжскую гладь, уходившую далеко-далеко к горизонту. Вообще, от такой вести — мол, ты обвенчалась и переспала с родным братом — можно и в Волгу с обрыва кинуться. Но здесь с обрыва не больно-то попадешь в Волгу, это только в пьесе Островского «Гроза» так хорошо все вышло. А тут сначала по склону будешь катиться, обобьешься вся, изломаешься, да еще метров пятьсот придется ползти через Нижнюю набережную, и только потом, перевалившись через высоченный бордюр, доберешься до воды… а у берега мелко, пока еще на глубину выберешься… Вот ведь не больно-то утопишься в этой Волге!
Она тупо думала о какой-то ерунде, когда за спиной вдруг раздался запыхавшийся голос Лариссы:
— Лерон, что ты здесь делаешь?!
Всё в ней так и ощетинилось, мигом восстав против этого хозяйского оклика. Да они что все, с ума посходили? Один считает ее идиоткой и вешает на уши бог весть какую невообразимую лапшу, другая вообще набрасывается с теми недовольными нотками в голосе, с какими хозяйка покрикивает на непослушную прислугу.
— А что? — вызывающим до дрожи голосом спросила Лерон. — Что, я не могу пойти мороженого поесть?
— Мороженого? — так и ахнула Ларисса, садясь напротив нее за столик. — У тебя же горло болит.
— А клин клином вышибают, слышали такое? — зло отрезала Лерон. — Старинный деревенский способ лечить ангину: наесться до отвала мороженого.
— Деревенский? — усомнилась Ларисса. — Мороженого до отвала? Хм… Ну ладно, хватит сидеть тут, пошли лучше домой.
Лерон нехотя поднялась:
— А как вы меня нашли?
— Соседку встретила. Она видела, что ты сюда бежала сломя голову, и сама встревожилась, и меня до невозможности перепугала.