Проклятие Гиацинтов
Шрифт:
— Вы что тут делаете?
— Пришла поздравить вас с успешным завершением наших страданий! — заявила Алёна. — Вы уже в курсе или нет, что дело закрыто?
— Что, серьезно? — ошарашенно уставился Смешарин. — Неужто нашли того, кто Серегу прикончил?!
— Куда там, найдут они, — махнула рукой Алёна, решив не вдаваться в подробности: правый локоть, левый локоть… Для Смешарина это, подалуй, будет слишком сложно. — Вас хоть допрашивали на предмет выявления связей убитого?
«Допрашивали на предмет выявления связей» — это прозвучало так весомо,
— А то как же, — наконец обрел дар речи Смешарин. — Только что я скажу про Серегу? Они небось побольше моего о нем знают. У них небось на него мно-ого папочек заведено!
— Это почему? — удивилась Алёна.
— Да он, Серега Коржаков, он же — ого, какой авторитет был! Слышала, как по телевизору говорят: человек, мол, с криминальным прошлым? Это про таких, как он.
— У него криминальное прошлое? И богатое?
— Ну, толком не скажу, не знаю, но ходили слухи, вроде бы лет пять тому назад он после отсидки вышел и сразу дело завел — какие-то кореша его поддержали, — автоперевозки по области, да я в его дела не вникал, знай, шоферил. Меньше знаешь — лучше спишь, говорят, а с этим Штормом именно так и есть.
— С каким Штормом? — озадачилась Алёна.
— Да у Коржакова такая кликуха еще с зоны осталась. У него и татуировка была вот тут. — Смешарин показал свое мускулистое, хотя и несколько заплывшее жирком левое предплечье. — Так и было написано — Шторм! Эй, ты чо?
«Ты чо», надо полагать, относилось к тому оцепенению, сходному со столбняком, в которое поверглась Алёна. Левое предплечье… шторм… вчера на картине Жужки появилась надпись tempesta, что означает — шторм, и именно на левом предплечье Горация-пэра.
Что за странности? Что за намеки? Почему эта надпись возникла именно вчера? Почему накануне закрытия выставки?
А может быть, подумала Алёна, ей что-то показалось? Какая она дура, что не сделала вчера фото этой надписи!
А может быть, это вообще ничего не значит? Какое отношение вольная вариация на тему Давида может иметь к вору-рецидивисту, или кто он там был, Коржаков? Убийца? Мошенник?
Никакого, конечно. Никакого, наверное… А его сыновья? В смысле, сыновья Горация? С ними-то как быть?
Черт, при чем здесь сыновья? Этому Коржакову было на вид лет сорок пять, не больше! Ну в каком возрасте могут быть его сыновья? И были ли они у него вообще?
Очередное «горе от ума» Алёны Дмитриевой? Или это имеет отношение к делу?
— Эй, слушай, так, значит, и тебя менты больше мотать не будут? — услышала она голос Смешарина и попыталась взять себя в руки. — А ты точно знаешь, что они от нас отвяжутся? Тебе кто это сказал-то?
— Следователь, ведущий дело об убийстве Коржакова. Сказал, что точно отвяжутся, — нетерпеливо ответила Алёна. Смешарин, который ничего толком не знал о Коржакове, то есть Шторме, был ей уже совершенно не интересен. — Так что можете спокойно спать. До свиданья! Счастливо оставаться.
— И тебе
Алёна только помахала в ответ. Смешарин более не стоил ни минуты ее внимания.
Едва отбежав от дома, она выхватила из сумки мобильный и снова набрала номер Бергера.
— Александр Васильевич, я еще кое о чем вас попрошу. Мне нужна информация о криминальном прошлом Сергея Коржакова, убитого три дня назад на углу Ошарской и Октябрьской. И не только о прошлом далеком, но и о ближайшем. Что за грузоперевозками он занимался, с кем сотрудничал…
И тут же Алёна спохватилась, что она — не начальник управления или даже отдела, а Бергер — не ее подчиненный, который по первому слову товарища Дмитриевой, в смысле Ярушкиной, должен вытягиваться во фрунт и чеканить — яволь, или есть, или будет исполнено, или слушаюсь, или что-нибудь еще в этом роде. Поэтому она постаралась смягчить категоричность своего приказа лестью:
— Ну пожалуйста, Александр Васильевич, будьте ангелом!
И несколько оторопела, услышав в ответ:
— Не буду. Даже не надейтесь. Вообще я решил, что отыскивать для вас информацию мне не стоит.
— Что так? — изумилась Алёна.
— Да, вот так я решил, — ответил Бергер, и в голосе его отчетливо прозвучал непреклонный тевтонский акцент.
Наверное, она слишком на него надавила. Кто это там уверял, будто сила женщины — в ее слабости? Вроде бы Карл Маркс? Он много всякого-разного нагородил, глупостей всяких, в том числе и политически опасных, но здесь, кажется, был прав…
— Александр Васильевич, — с максимально женственной слабостью проскулила Алёна. — Ну помогите мне, пожалуйста, по старой памяти… А? Вы же сами говорили, что в долгу у меня. Я бы не стала вас напрягать, но Муравьев в командировке. Вы же понимаете, когда он приедет, я из него все вытяну, что мне нужно, просто ждать неохота…
— Вытягивайте из кого хотите все, что вам угодно, — с той же непреклонностью ответил Бергер. — Но без моего участия. Все ваши вопросы останутся без ответов, и новые, и те, что вы задали мне час назад. Дело в том, что я не предаю друзей, над которыми дамы-детективщицы хотят поставить какие-то следственные эксперименты!
У Алёны болью стиснуло виски, в глазах потемнело. И в горле пересохло: она отчетливо ощущала, как, словно наждак, обдирает ее горло ярость, с которой она и ответила Бергеру:
— Эти ваши друзья очень неосторожно поставили над дамами-детективщицами некие адвокатские эксперименты. И теперь пусть пеняют на себя. Прощайте, Александр Васильевич. Привет друзьям!
И она нажала на сброс.
Потом чуть-чуть постояла, унимая стук в висках и разгоняя пелену в глазах. Дракона нельзя так злить, это вредно для мироздания, он ведь в гневе все выжжет вокруг себя!..
Да, теперь Алёну было уже не остановить, она себя худо-бедно знала. Пусть пеняют на себя эти верные друзья! Теперь она или докопается до истины, или…