Проклятие Гиацинтов
Шрифт:
— Привет, Андрей, сто лет тебя не слышала, — отозвалась она в том же стиле. — Тебе говорить удобно?
— Не совсем, но могу. Я на съемке вообще-то, а что там у тебя?
— Слушай, ты не мог бы сделать для меня несколько фото?
— Конечно, легко, а когда?
— Сегодня.
— Слушай, извини, — с искренним огорчением отозвался Андрей. — Но только завтра. Сегодня у меня срочная работа, нужно сделать репортаж с закрытия выставки Жужки, слышала, наверное, о таком, потом выбрать из старых фото…
— Погоди! — перебила Алёна, ушам не веря. — С выставки Жужки?! Так ты сейчас там, что ли?
— Ну да. Снимали открытие, теперь закрытие, — словоохотливо рассказывал Андрей. — Будет большой разворот в «Комсомолке» — в нашем нижнегорьковском приложении, понятно, но тоже весьма недурно. Хотели к открытию подгадать, да не успели, пришлось давать репортаж о губернаторском рейде по детским домам, а сейчас — все, разворот наш!
Алёна невольно прикинула, сколько мог стоить такой разворот. Ее воображения на это не хватило. Что, Жужка так хорошо зарабатывает своими картинами? Или есть щедрые меценаты? Меценатки?..
— Слушай, а ты еще сколько на выставке пробудешь?
— Сколько-то пробуду, — туманно ответил Андрей.
— Можешь меня подождать?
— А ты когда появишься?
В эту минуту, снова внял некоему знаку свыше, такси наконец вырвалось из пробки… как пробка из бутылки!
— Через четверть часа, не позже.
— А, тогда дождусь, факт. Тебе тоже снимки картин нужны?
— Ну да.
— Сделаем!
Ровно через пятнадцать минут Алёна взлетела по лестнице Дома архитектора — да так и замерла у входа в зал. Прямо напротив висела «Клятва Горациев», и Алёна увидела, что за ночь в ней произошли новые изменения. Ну, самой собой, надпись tempesta по-прежнему читалась на левой руке старшего Горация. Однако теперь эту его руку, в которую Гораций держал мечи, предназначенные для сыновей, накрепко перехватил тот Гораций, который показался Алёне вчера похожим на Илью. Кстати, это впечатление не ослабело и сейчас. Сходство явно имело место быть!
Второй Гораций-сын, тот, который несколько напоминал самого Жужку, одной рукой принимал меч из рук отца, а второй вонзал ему в бок короткий кинжал.
— Старикашка Давид перевернулся в гробу, это точно! — послышался рядом веселый хрипловатый голос, и Алёна увидела рядом Андрея с фотоаппаратом в руках. — И не раз, наверное. Но это он исключительно с непривычки. Все знают, что Жужка очень часто прямо на выставке перемалывает свои шедевры. Публика от этого, сама понимаешь, просто тащится. Вчера один смысл был в картине, сегодня другой. Да это еще что! — снисходительно махнул он на «старикашку Давида». — Ты видела, что он с Гиацинтом сделал? Нет? Пошли, пошли, гарантирую обморок, от такой картины даже мой заслуженный «Olympus» чуть из строя не вышел, а уж он что только не снимал!
В обморок Алёна, конечно, не упала, но некий шок испытала, это точно… Она вчера иронически хмыкнула при виде юного Жужки в объятиях зрелого мужчины — откровенный парень, а впрочем, что тут такого, вот писательница Дмитриева тоже была до жути откровенна в своем творчестве, — но сейчас об усмешках и речи быть не могло. Небось не захихикаешь, глядя на Гиацинта, истекающего кровью, которая струилась не только из его распоротой шеи и пронзенного кистью-кинжалом бока, сколько из страшной раны на его бедрах. Гиацинт был оскоплен!
— Жуть… — пробормотал Андрей, и Алёна откликнулась эхом:
— Жуть, это правда…
А кинжал-кисть?
И тут она увидела, что на предплечье Аполлона тоже появилась надпись tempesta…
Алёна оглянулась на «Клятву Горациев». Tempesta! И кинжал, который младший из братьев вонзает в бок отца, тоже напоминает кисть!
— Андрей, ты что тут застрял? — подлетела к ним хорошенькая взъерошенная пигалица. — У Жужки телевизионщики интервью берут, сними это!
— Труба зовет, — улыбнулся Андрей Алёне. — Работать пора. Тебе какие картины снять? Эту жуть надо?
— Надо. И «Клятву Горациев» обязательно. И сними самого Жужку, хорошо?
— Запала, что ли? — коварно усмехнулся Андрей. — Толку не будет, сразу тебе говорю: не тот окрас.
— Да? — изумилась Алёна. — А я слышала, что… Впрочем, ладно, тебя ждут, беги, только скажи, как и когда я смогу фотки получить? Ты здесь надолго?
— Жужка тут до двух часов должен быть, потом уедет куда-то. Я еще полчаса пощелкаю — и тоже двинусь. И, как только домой подгребу, сразу брошу тебе фотки на мыло, у меня адрес-то сохранился с прежних времен.
— Отлично, спасибо тебе.
Она наскоро чмокнула фотографа в заросшую сколькотодневной щетиной щеку и посмотрела в тот угол зала, где Жужка давал интервью. Алёна стояла поодаль, слышно ничего не было, да она и не пыталась слушать, а только разглядывала художника.
«Не тот окрас», надо же… сколько женщин, наверное, из-за этого слезы по ночам в подушки точат. Красивый, просто невероятно красивый парень! Самоуверенный Нарцисс, это точно, а все же… все же есть в его облике, в этих глазах что-то страдальческое и даже затравленное. Если и нарцисс, то со сломанным стеблем.
Да, интересные метафоры рождаются иной раз у писательницы Дмитриевой, любопытные… загадочные такие!
Жужка повернул голову, улыбаясь журналистке, и Алёна увидела в его ухе маленькую серьгу, похожую на скобочку.
Странно… А впрочем, кажется, ничего странного нет!
— Давайте здесь постоим, — сказал рядом какой-то мужчина. — Он освободится — и сразу к нам подойдет.
— Конечно, куда же он от нас денется! — согласился женский голос, и в голосе том была такая бездна ехидства, что Алёна невольно повернула голову. — Верно, Лерон?
Да это Ларисса! Ларисса Сахарова, с этой своей странной челкой, одетая, как водится, в «древнеримский» не то хитон, не то в этот, как его… в хламиду какую-то, короче говоря. И сандалии с ремешками, оплетающими ноги до колен. Рядом высокий молодой блондин, которому только на рекламных плакатах являть свою голливудскую улыбку, при нем девица сказочной красоты, с волосами, как любит писать Татьяна Устинова, до попы, вся такая неземная и отстраненная от мира. Глаза девицы, имевшие цвет небесной лазури, были устремлены на Жужку… и у Алёны сердце дрогнуло от той нежности и печали, которыми светился этот взгляд.