Проклятие рода
Шрифт:
– Это перстень Сфорца! – С легкой усмешкой, заранее наслаждаясь ожидаемым эффектом, Катаржина демонстрировала драгоценность случайному избраннику на одну ночь. Перстень со странным, неведомым ей камнем, принцессе действительно подарила мать на шестнадцатилетие. Он был велик Катаржине и не держался ни на одном пальце. Она быстро разгадала его секрет - камень сдвигался, открывая небольшую полость в золоте. Для яда! – поняла Катаржина предназначение потайного углубления. Конечно, принцесса и не помышляла кого-то отравить, хотя… вдруг пригодится. Зато кто не знает в польском королевстве о перстнях дома Сфорца? Интуиция никогда не подводила молодую женщину, и перстень всегда хранился в ее спальне, подле кровати.
Шляхтич, заставивший содрогаться под собой первую польскую красавицу, а потому возомнивший, Бог весть что о себе, на глазах немел, бледнел, с ужасом смотрел на предъявленный предмет, его любовный пыл превращался в животный страх, выступавший бисеринами пота на лбу, взгляд испуганно метался, то стараясь заглянуть в глаза Катаржине, то возвращаясь к перстню. Ее улыбка становилась еще коварнее, а губы тихо шептали:
– Эта ночь лишь твои сновидения. Одно слово и… - Тонкий пальчик осторожно сдвигал камень в сторону. Шляхтич униженно сползал с кровати на пол и божился Пресвятой Девой Марией и вкупе с ней прочими святыми, что его здесь никогда не было.
Лишь однажды, златокудрый красавец родом с Мазовии не испугался ее слов. Он с предсмертной тоской заглянул в глаза Катаржине и тихо ответил:
– Я готов умереть за свою королевишну!
– Значит, умрешь! – Качнула головкой красавица. – Уходи немедленно!
– Да, твоя милость!
Шляхтич поднялся с постели, неторопливо оделся, затем поклонился в ноги принцессе и с достоинством удалился, гордо подняв голову. Катаржина тут же позвала кого-то из служанок, приказала разузнать его имя и немедля написала краткую записку брату-королю с просьбой отправить шляхтича туда, откуда обычно не возвращаются. Спустя день она поинтересовалась, исполнена ли ее просьба.
– Да, твоя милость. – Склонилась перед ней верная Малгожата. – Я справилась у секретаря его королевской милости. Пан… - Но Катаржина приложила покачала головой, имя не должно произноситься, и служанка тут же осеклась, поправилась. – Сей пан отправлен к Днепру против татар.
А еще через месяц, та же Малгожата обмолвилась будто невзначай:
– Сей пан, о котором твоя милость спрашивала, погиб в сабельной схватке.
– Жаль его… но это его судьба - Подумала про себя Катаржина и тут же забыла. Это было ее третье правило! Один любовник – одна ночь. Никаких привязанностей.
И какая ж теперь ее ждет судьба? Она станет герцогиней? Да, сначала герцогиней, а потом королевой! Этот Эрик совершил глупость, нет, не глупость, хуже! Он оскорбил ее, предпочтя иных принцесс и королев, которые выдают себя за девственниц. Он глубоко пожалеет об этом, лишившись короны в пользу моего будущего мужа, ибо так решила я – Катаржина, чьей матерью была сама Бона Сфорца. Я буду править Швецией! – Она посмотрела в зеркало и была удовлетворена своим отражением. Перед ней сидела королева.
Глава 6. Опричь земного.
Тени метались вслед за язычками пламени, огонь беспощадно съедал воск свечей, ускоряя собственную погибель. Тени обступали со всех сторон, увеличивались в размерах, заползали на своды потолков, сталкивались, теснили друг друга, стремясь одна раньше другой нависнуть над головой, взять верх над царем, заставить его согнуться и затем уж растоптать… Стоя на коленях перед образами, Иоанн старался не обращать на них внимание, сосредоточившись на Спасителе - глаза в глаза, повторяя одно и тоже заклинание:
– Нет власти кроме, как от Бога! Кто власти противится, тот противится Богу, Его повелению. Кто противится Богу, тот есть отступник! Нет власти кроме, как от Бога…
Весенний ветер внезапно поменял направление, отчего легкий сквозняк, вгонявший в дрожь пламень свечей, прекратился, язычки замерли, вслед за ними застыли и тени. Иоанн краем глаза это заметил, левая щека чуть дернулась, то ли в усмешке, то ли в презрении. Царь медленно повернулся, окинул взором стены. Теней осталось двое. Иоанн поднял руку и скрюченным пальцем ткнул сначала в одну, затем в другую:
– Где ж третий ваш, Алешка Адашев? Сдох, как собака! Ни следа, ни тени его не осталось. Поделом! Вы с Сильвестром удумали, что царем я на словах буду, а на деле вы? Разве Бог, избавив евреев от рабства, поставил над ними священника и иных правителей? Нет! Единого царя Он им дал – Моисея, а брата его Аарона сделал первосвященником, запретив к мирскому приближаться. Вы же словесами, яко медом истекали, токмо вкусом полынь горькая была, ибо змеиный яд под языками вашими хранили бесам подобно. Думали, не чую, что советы ваши смердят гнуснее кала?
Царь поднялся с колен. Теперь, как и всегда, он выше ростом былых советников. Осмотрелся, выбрал: Сильвестр – слева. Тень протопопа съежилась под тяжелым взглядом:
– Ты, Сильвестр, взялся быть наставником души моей и плоти. Кем послан ты? Не будучи архиереем учить вздумал? Кого? Царя? Сына учил бы, ан нет, Анфимку к таможне приставил. То от беса в тебе! Свою душу спасать надобно, иное о душах и телах других печься. Не ты ли, поп, в сомнения впал, когда тело мое изнемогло в струпьях болезни, крест моему первенцу целовать отказался? Отчего ж? Под свою власть державу умыслить захотел? Токмо от попов главенствующих царства разоряются, а не богатеют. Считал свои молитвы умными, да токмо моей просьбой о милосердии Божьем Казань агарянская пала вместе со всеми нечестивцами.
Не вы ли, все, с собакой Адашевым, сгубили мою голубицу Настасьюшку? – Раскалясь добела, Иоанн плюнул злобной шипящей слюной на стену, - ибо токмо в ней видел заводь тихую души моей, без омутов злокозненных ваших, куда советами словно путами на дно утягивали, где не зги света Божьего не видно во век. Так бы и пропал там чрез козни ваши лживые. Но просил сам у Господа, просил сердцем, чрез вас ставшим скверным, просил душой, чрез вас ставшей окаянной, дать мне узду помощи Божьей и Его спасительное прибежище. Здесь, - обернулся, глянул на иконы, перекрестился истово, до боли персты в грудь, плечи, лоб вонзая, славя губами пересохшими Отца и Сына и Святого Духа и Богоматерь, - здесь прозрел, у ликов святых. Сам. Не по наущению твоему, Сильвестр, а чрез молитвы, слезы, да плоти умерщвление после безвременной кончины моей Настасьюшки. – Царь закрыл глаза, склонил скорбно голову, зашептал заупокойную. – Господи, души рабов твоих…