Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
Тычком в плечо Маковей впихнул Замфира в дом. Завёл его в комнату, вытряхнул из тулупа и уложил в кровать.
— Что с тобой? — бурчал он, подтыкая одеяло. — Малица тебя лопатой приголубила, вот что с тобой. Мозги ещё на место не встали. Лежи отдыхай, а то бледный ты какой-то, а завтра свадьба. Сейчас поесть тебе принесу.
Сказал и плотно прикрыл дверь. В тепле, под пуховым одеялом, дрожь утихла, сонное тепло растеклось по жилам, и Замфир начал сползать в сон.
На кухне Виорика с Амалией в четыре руки готовили свадебный стол.
— Соберите завтрак
Амалия отложила наполовину разделанную курицу и достала из печи мамалыгу, наложила полную тарелку с горкой, сдобрила маслом.
— Я отнесу! — подскочила Виорика.
— Делом занимайся! — осадил её отец. — Сам покормлю.
Он отодвинул Амалию и полез в сервант.
— Опять?! — всплеснула она руками.
— Надо ему сейчас! — отрезал Маковей. — В медицинских целях. Пропотеет — к вечеру как заново родится!
Он поставил кружку с ракией на поднос и унёс в комнату Замфира. Василе спал, глаза под веками беспокойно бегали. Он видел сны, но больше не запоминал их. Проснувшись, чувствовал тревожное послевкусие, да и только. Маковей поставил поднос на стол и выплеснул в ракию остатки жидкости из флакончика. С кружкой в руках, он склонился над спящим и повёл краем около носа. Затрепетали ноздри, втягивая знакомый запах специй. Зрачки перестали метаться под смеженными веками, ресницы задрожали. Ещё не проснувшись полностью, Василе потянулся к нему.
— Твой любимый напиток, Замфир, — тихо прошептал Сырбу. — Ты так его хотел…
— Что ты подливаешь туда, Маковей? — так же тихо спросил Василе.
— Мой волшебный эликсир. Не хочешь? Я вылью.
Маковей сделал движение, как будто и правда решил опрокинуть кружку на пол, но Замфир вцепился ему в руку. Хватка была такой бессильной, что Сырбу на миг стало жалко своего квартиранта, но он справился с мимолётной слабостью. Его никто никогда не жалел, и он не станет.
— Тогда пей, — усмехнулся Маковей. — Но молча. Проговоришься — и всё, больше не получишь ни капли.
Он вложил кружку в дрожащие пальцы Замфира и отошёл к столу за тарелкой с кашей. За спиной, судорожными глотками, Василе вливал в себя его настойку. Маковей забрал опустевшую кружку.
— Полегчало? — осклабился он. — Теперь поешь, а то на тень похож стал.
— У меня нет аппетита, — Замфир отвернулся к стене. — Я хочу побыть один.
— Есть аппетит, нету, а ты сделаешь то, что я скажу. Садись.
Нехотя Василе подоткнул подушки и привалился к изголовью.
— С ложечки кормить не буду, — Маковей сунул ему в руки тарелку и ложку. — Давай! Чтоб ни крошки не осталось.
Механически двигая челюстями под тяжёлым взглядом Сырбу, Василе съел всю кашу и вернул ему пустую миску. Маковей ушёл, а Замфир подтянул колени к подбородку и укрылся с головой, оставив маленькую щёлочку. Он безучастно следил, как медленно ползёт по стенам солнечный свет, четвертованный оконной рамой. Сон не шёл, мыслей не было, желаний тоже, кроме одного: чтобы никто и никогда не пересекал порог этой комнаты… чтобы его, наконец, оставили в покое.
Замфир не видел сны с тех пор, как лопата Амалии врезалась в его затылок. Они были частью его, и, как бы ни мучили, но сейчас, когда их не стало, он чувствовал пустоту. Василе вспомнил свой детский сон, в котором добрая матушка нарезала его ломтями, как молочного поросёнка. Ему не было больно, просто холодная пустота, часть за частью, возникала там, где были его ноги, ягодицы, поясница — всё ближе и ближе к голове. Гости лакомились его сочным мясом и нахваливали кулинарные таланты госпожи Замфир, а она смущаясь, говорила:
“Да что вы, мой повар готовит несравненно лучше, но не могу же я позволить ему запечь собственного сына!”
Холод подступал к груди, а гости всё ещё были голодны.
Потом он вспомнил сон, в котором Сабуров продал его замороженную тушу в военный госпиталь. Сон, где Маковей перекачивал его белую кровь своей лошади. Все его сны были об одном: его едят, едят всю жизнь — ломтями, кусками, клоками. Рвут на части, вгрызаются зубами в плоть, выедают серебрянной ложечкой мозг из вскрытого черепа.
Всю жизнь его ели, но аккуратно, сохраняя жизнь. Теперь он попал к Маковею, в дом ненасытного каннибала, на его людоедское пиршество в качестве основного блюда. Сырбу сожрут его целиком, и кости обглодают, а мозговые разгрызут. Не будет больше Замфира, даже то, что от него пока ещё остаётся, исчезнет. Ни в штабе не вспомнят, ни родители ничего не узнают.
Замфир перевернулся на спину и уставился в потолок. За окном — только голубое небо, совсем не зимнее. Можно представить, что сейчас лето, и он только-только приехал на платформу Казаклия. Тогда он подавит свою брезгливость, спрячет столичный снобизм. Коричневый флакон останется на пыльной полке магазина Лазареску, и шувано не получит власть над его жизнью.
Замфир почти поверил в это чудо, он подскочил и едва успел схватиться за никелированную шишку: комната поплыла, и Василе чуть не свалился с кровати. За окном был грязный двор, слегка припорошенный снегом, и голое поле за железнодорожной насыпью, до самого мёртвого зимнего леса. С разочарованным стоном Замфир упал на кровать.
“Сожрут и ладно!” — подумал он.
От мёртвого ничего не хотят. Мёртвого никуда не тащат. Мёртвому не больно. Где-то над домом, там, где сейчас висело невидимое солнце, послышался механический стрёкот.
“Аэроплан…”
Замфир закрыл глаза.
“Жаль, что это не Сабуров. Только он ничего и никогда от меня не хотел”.
Глава 20
В первом часу пополудни через Казаклию проследовал грузовой состав с разбитой техникой. Под горочку, не сбавляя скорости, он пронёсся мимо Маковея. Он со всей серьёзностью заполнил бланк. Меньше всего ему хотелось, чтобы из-за какого-то несоответствия штаб прислал проверяющего. Грохот перегруженного поезда оглушил его, и Маковей не сразу обратил внимание на пулемётный стрекот, который быстро прекратился и механическое тарахтение за спиной — оно не пропало, а, напротив, становилось всё громче.