Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
— Давайте, друг мой. — Сабуров пододвинул к нему рюмку.
— Скажите, поручик, а зачем вы меня пригласили? Могли бы сейчас петь со своими друзьями.
— Откровенно? Только не примите за оскорбление. Пожалел и испугался. Представил, что меня вот так же командование забросит в какую-то дыру, где всех развлечений — кур по лужам гонять. Одного, без общества, без друзей, без женщин, наконец. Туда, где даже поговорить не с кем. Такая тоска меня обуяла — описать вам не могу.
— Представьте, поручик, в жалости я не нуждаюсь.
Сабуров только отмахнулся.
— Я не хотел вас обидеть, лейтенант. Мой французский не так хорош, как ваш. Мне
— Зачем?
— У спиртного, друг мой, есть замечательная способность. Оно вытаскивает живого человека из мёртвого панциря.
— А если человеку хорошо там, в панцире?
— Задохнётесь, если нос высовывать не будете.
Замфир не сдвинулся с места.
— Вы не можете мне отказать, лейтенант. За вашего монарха мы выпили, теперь нужно выпить за моего. Союзники мы или нет?!
И снова Сабуров вытянулся в полный рост, выпятил мощную грудь.
— За Его Императорское Величество государя Николая Александровича! Многая лета! — громогласно объявил он.
Замфиру ничего не оставалось, как встать напротив и выпить свой бокал до дна. Где-то через пару перегородок басовито подхватил отец Деян с хором подвыпивших сербских офицеров.
— Кажется, нас подслушивают, — ухмыльнулся Сабуров. Лицо его обрело выражение напроказничавшего, но не раскаявшегося мальчишки, и Замфир против воли прыснул. Коньяк разогрел его кровь, расслабил сжатые чуть не до судорог, мышцы спины. Василе сел за стол и приналёг на закуску. Стряпня госпожи Сырбу была простой, но от того не менее вкусной.
— Мне, право, неудобно вырывать вас из компании друзей, — заметил он и с удивлением обнаружил, что говорит с полным ртом. Русский коньяк разрушительно действовал на манеры Замфира. Он смутился, промокнул рот краем белоснежной салфетки, но поручик не обратил на это никакого внимания.
— Друг мой, — сказал он, не отрываясь от обсасывания куриной голени. — Мы могли бы пойти сейчас к нашим балканским фререс де арм… — Произношение поручика было столь чудовищным, что Замфир непроизвольно поморщился. Как многие румынские офицеры, он боготворил Францию, Париж и вовсе считал Новым Иерусалимом, сияющим на холме. Такое вольное обращение с французским языком коробило его возвышенную душу. Гримаса сублейтенанта не осталась незамеченной — Но вас, лейтенант, даже мой французский коробит. Что вы там-то делать будете? Наши сербские братья, особенно, подпив, становятся не в меру общительны. Румынского они не знают, как и латыни тоже, а их французский, уж поверьте, хуже моего. Их язык я… — Поручик застыл, подбирая слова, ничего не придумал и вставил русское: — Через пень-колоду… понимаю, всё-таки языки родственные, а для вас, потомка римских патрициев, српски езык будет сущей абракадаброй. И что вы там делать будете? Не отвечайте. Давайте лучше выпьем.
Он опять налил рюмки до краёв и вытянулся во фрунт и провозгласил:
— За победу братского оружия!
Василе поднялся. На этот раз оторвать зад от диванных подушек было намного тяжелее.
— А обязательно до дна пить? — робко спросил он.
— Не обязательно, — успокоил его поручик. — Но, если на дне останется хоть капля, я немедля сдам вас тайной полиции, как пособника врага и османского шпиона!
Сабуров с нескрываемым удовольствием посмотрел на скисшую физиономию Замфира и расхохотался.
— Вы поверили, что ли? Ну, лейтенант, вы что всерьёз заподозрили во мне жандармского сексота? Не буду я вас сдавать, пейте, сколько хотите. Но
— Чувствую себя куклой на ниточках, — пробормотал Замфир, вылил коньяк в рот и продемонстрировал поручику пустой бокал.
— Ну будет вам, обещаю: еще один тост и будете дальше нюхать свою рюмку, сколько захотите.
— Зачем это вам, поручик? — подозрительно спросил Василе. Он нашарил плюшевую подушку и подложил под поясницу. Вертикальная, хоть и мягкая, спинка дивана была не слишком удобной.
Поручик склонился ближе и доверительным шёпотом сказал:
— Дорогой мой лейтенант, у вас такая царственно-бледная кожа… — Он замолчал, и Василе почувствовал, как огнём запылали его уши. Он только открыл рот, чтобы дать отпор наглецу, как поручик невозмутимо продолжил: — что будь вы барышней, ей-богу пал бы сейчас к ногам. Вы совсем на солнце не бываете? Вот право слово, живёте на природе, в первозданной дикости, а виду такого, будто только от куафёра вышли. Были б тут барышни, млели б и таяли от одного вашего вида. Такой тонкий белоснежный лилей в лейтенантских погонах.
— Вы полагаете? — вырвалось у Василе, и он сразу об этом пожалел. Ему почудилась издёвка в словах поручика, но тот смотрел на его лицо, как смотрят в книгу на незнакомом языке, пытаясь найти хоть одно знакомое слово.
— О-о-о, что за восхитительные бутоны расцвели на ваших щеках? — протянул поручик без улыбки. — Неужто вы до сих пор ни разу не стягивали кружевных панталончиков со стройных ножек?
— Я не готов обсуждать это с вами, поручик, — Замфир откинулся на спинку и сложил руки на груди. Теперь у него горели не только уши, но и щёки.
— Удивительно, — покачал головой Сабуров. — Потрясающая целомудренность у такого столичного щёголя! Кстати, насчёт поручика. Помните, я пообещал вам, что мы выпьем ещё один бокал до дна, и более я вас принуждать не буду? Я сдержу слово.
Он разлил по рюмкам коньяк и встал.
— Пора выпить братскую. Вставайте.
Замфир встал перед поручиком. Сабуров выставил локоть, будто предлагал сублейтенанту прогуляться.
— Пропускайте руку так… Вот, а теперь до дна!
Едва Замфир отодвинул опустевшую рюмку, Сабуров, не дав опомниться, впился ему в губы. Замфир знал об этом диком русском обычае, инстинктивно попытался отстраниться, но рука поручика крепко удерживала его затылок. В нос ударил запах вежеталя и чистой кожи, усы больно укололи верхнюю губу. Поручик отпустил его и сразу протянул руку:
— Константин!
— Василе, — ответил Замфир.
— Вася! — Сабуров радостно хлопнул его по плечам. — А как будет Константин по-простому? Как бы ты звал друга? — Сабуров сменил "Vous" на "Tu" и Замфир решил не обращать на это внимания.
— Костел, — ответил он.
— Теперь ты — Вася, а я — Костел. Всё, больше никакого насилия, клянусь!
Коньяк делал своё дело. Он тёк по венам, согревал и расслаблял. Замфир стянул мундир. Сабуров рассказывал, как учился в авиашколе в городе с каким-то турецким названием, и как получил в день выпуска погоны поручика. Он щедро пересыпал французскую речь русскими словами, но Василе его понимал, и даже пролетарское грассирующее "эр" больше не резало слух. Остывшие плачинты были не менее вкусные, чем горячие, им отлично шёл пересыпанный красным перцем шпик, не хуже, чем к седлу барашка бургундское гран-крю.