Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы
Шрифт:
— Извини, — сказал Мори и, не дослушав, отодвинул Хауленда в сторону. На миг ему захотелось позвонить Шерри снова, а еще лучше — бежать домой, чтобы не стоял между ними этот ее резкий тон, но он взял себя в руки. Конечно, ничего страшного, просто он задел ее больное место.
И в тот момент, когда он так решил, часы напомнили ему, что подошло время, отведенное на этой неделе для психиатров.
Мори вздохнул. День дал — и день отнял. Блажен тот день, который приносит с собой только хорошее.
Если такое бывает.
Сеанс шел плохо. В последнее время почти все сеансы шли плохо. Доктора перешептывались, переглядывались, словно бы блуждая в темноте вместо того, чтобы точно, резко и правильно делать свое дело — корректировать его, Мори, психику. Что-то тут не так, подумал он.
Пожалуй, так оно и было. И подтвердил это сам Зиммельвайс, прервав групповую терапию. Когда остальные доктора вышли, он пригласил Мори сесть напротив — для личной беседы. И за свое собственное время; он даже не заикнулся о вознаграждении, и Мори почувствовал нервный холодок — значит, дело действительно важное.
— Мори, — сказал Зиммельвайс, — по-моему, вы что-то скрываете.
— Я вас не понимаю, доктор, — серьезно ответил Мори.
— А вот за это я не поручусь. Мы изрядно покопались в вашем сознании, мистер Фрай, мы проникли довольно глубоко и обнаружили там кое-что интересное. Правда, об окончательном диагнозе говорить рано… Видите ли, мы исследуем человеческое сознание так, как если бы посылали разведчиков через территорию людоедов. Сами вы не можете увидеть этих людоедов, иначе вы больше ничего и никогда не увидите. Но вот вы посылаете разведчиков сквозь джунгли, и если он не появляется на другой стороне, то это явно означает, что он встретил на пути какие-то препятствия. Забрел, так сказать, в людоедскую деревню. Применительно к человеческому сознанию такая деревня называется травмой. Что это за травма? Как она влияет на поведение? Вот что мы должны понять, — а поняв, принять меры.
Мори кивнул. Все это было давно известно. Но он никак не мог взять в толк, куда клонит Зиммельвайс. А тот продолжал, разглядывая Мори в упор:
— По сути, работа психиатра заключается в том, что он должен проникнуть сквозь психические блоки и залечить эту самую травму, избавив тем самым человека от болезненного состояния. Беда лишь, что мы не знаем, где остановиться. Закомплексованный человек находится как бы под напряжением. Мы пытаемся снять напряжение, но если мы добьемся полного успеха, оставив человека вообще без тормозов, то рискуем получить уголовника. Следовательно, торможение — социально необходимый фактор. Но представим на минуту, что у обычного человека не было бы сдерживающих центров. Предположим, что вместо того, чтобы использовать свою потребительскую квоту естественным и законопослушным образом, этот человек, например, поджигает свой дом или топит в реке продукты. Когда так поступают отдельные индивидуумы, мы этих индивидуумов лечим. Но если бы это совершалось в массовом порядке, это означало бы конец, крах нашего общества. И без того в каждой газете можно найти описание полного набора антиобщественных акций. Муж избивает жену, жена превращается в мегеру, подросток бьет стекла, имярек спекулирует на черном рынке потребительскими талонами. И в каждом таком человеке можно проследить основополагающую причину, которая привела их к грани, — это недостаток потребления…
Мори вспыхнул.
— Это несправедливо, доктор! Это все было несколько недель назад! С тех пор я начал действовать — и вполне успешно, я даже получил похвалу от Министерства потребления!.. Я не…
— Зачем же так волноваться, Мори, — мягко сказал Зиммельвайс. — Я позволил себе лишь общие рассуждения.
— А, по-моему, это вполне естественно — возмущаться, когда тебя обвиняют.
Зиммельвайс пожал плечами.
— Мы никогда не обвиняем пациента, мистер Фрай. Мы стараемся ему помочь. — В знак окончания сеанса он закурил сакраментальную сигарету. — Пожалуйста, подумайте над этим, мистер Фрай. Жду вас на следующей неделе.
Шерри встретила его в дверях, храня неприступный вид. Холодно чмокнув его в щеку, она объявила:
— Я разговаривала по телефону с мамой. Рассказала ей наши новости. Они с папой приедут к нам сегодня отпраздновать.
— Хорошо, — кивнул Мори. — Дорогая, скажи, ты не обижаешься на меня за тот звонок? Я что-нибудь не то ляпнул?
— Они приедут около шести.
— Хорошо, хорошо! Скажи, ты обиделась на меня из-за этих норм? Если ты обиделась, то, клянусь, я не понимаю — за что!
— Я обиделась, Мори.
— Прости, — сказал он отчаянно. — Я даже…
Повинуясь внезапному импульсу, он поцеловал ее.
Сначала Шерри не отвечала, но так продолжалось недолго. Когда он оторвался от ее губ, она оттолкнула его, но Мори уже видел — она смягчилась. Он перевел дух.
— Хочу переодеться к ужину, — сказала Шерри.
— Конечно, дорогая. Прости меня, я был просто…
И он замолчал, потому что она прижала палец к его губам.
Успокоенный, Мори побрел в библиотеку. Там уже ждали вечерние газеты. Просмотрев наполовину «Уорлд телеграм сан пост энд ньюс», он позвонил Генри. Прежде, чем робот явился, Мори успел пробежать раздел происшествий в «Тайм теральд трибюн миррор».
— Добрый вечер, — сказал робот вежливо.
— Почему так долго? — поинтересовался Мори. — И где все роботы?
Обычно роботы не запинаются, но Генри явно помедлил с ответом.
— В подвале, сэр. Они зачем-то вам нужны?
— Нет. Просто я их не вижу вокруг. Дай мне выпить.
Генри снова заколебался.
— Скотч, сэр?
— Перед ужином?! Принеси «Танхэттен».
— У нас кончился вермут, сэр.
— Как кончился? Что ты имеешь в виду?
— Он весь выпит, сэр.
— Ты что, издеваешься? — резко сказал Мори. — Да нам за целую жизнь не выпить столько пойла, и ты это отлично знаешь. Боже мой… — он вдруг запнулся, и в глазах его появился проблеск ужасной догадки.
— Боже мой — что, сэр? — напомнил Генри.
Мори проглотил комок в горле.
— Генри, я… я что-нибудь сделал такое… чего нельзя делать?
— Я этого совершенно не могу знать, сэр. Это вообще не мое дело — говорить вам, что можно делать, а чего нельзя.
— Да, конечно, — мрачно согласился Мори.
Он сидел прямо, с несчастным видом уставившись в пространство и вспоминая. И то, что он вспомнил, не доставляло ему никакого удовольствия.
— Генри, — сказал он наконец. — Пошли. Пошли в подвал. Немедленно!