Проклятие
Шрифт:
Но спала я недолго и, проснувшись среди ночи, долго лежала в абсолютной темноте на спине и вглядывалась в потолок, прислушиваясь к мирному посапыванию Алестера, лежащего рядом, и размышляя о том, что же могло меня разбудить. В доме царила умиротворенная тишина, но я чувствовала, что проснулась не просто так. Может быть, Патрисия вскрикнула во сне?
Решив проверить, как там дочурка, я осторожно, стараясь не разбудить мужа, выбралась из постели и на цыпочках выскользнула из спальни. Остановившись в темном коридоре, я снова прислушалась к торжественной тишине особняка, нарушаемой только лишь тиканьем настенных часов, висевших где-то над моей головой, и, не услышав ничего подозрительного, направилась в комнату Патрисии.
Оказавшись в детской комнате, залитой мраморным лунным светом, я бесшумно, словно привидение, прокралась к кроватке и посмотрела на спящую и улыбающуюся во сне малышку, которая выглядела, будто ангелочек. Убедившись в том, что она крепко спит,
В этот день я обязательно помолюсь за здоровье Алестера и малышки и поблагодарю Господа за то, что наградил меня счастьем. Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы в тот прекрасный день наши пути случайно не пересеклись на те самые несколько секунд?
Во времена моего детства мы с родителями жили в Гармфлинте, который является центром округа, а в Гамильтон приезжали раз в году на скучную сельскохозяйственную ярмарку, которую очень любил мой покойный батюшка. Мне никогда не нравился Гамильтон, этот захолустный спящий городишка с пыльными улочками, но каково же было мое удивление повстречать в этом богом забытом месте модно и джентельменски одетого мальчишку, так не похожего на деревенских ребят. Держа за руку четырехлетнюю Оби, я, ничего не подозревая, шла по второстепенной улице и облизывала шарик клубничного мороженого, которое несколько минут назад нам с сестрой купила мама. Алестер появился внезапно и он, явно, не был настроен на знакомство. Что-то пряча под пиджаком, он, бешено оглядываясь по сторонам и прерывисто дыша, выскочил из какой-то переулочка и с размаху врезался в меня, размазав только что начатый мною шарик с мороженым по моему платью и своему пиджаку. В его взгляде светилось безумие, а нижняя челюсть дрожала то ли от перевозбуждения, то ли страха. Тогда я была больше чем уверена, что этот юноша или сумасшедший, или какой-то преступник, который что-то украл или хуже того, кого-то убил. Он, словно загнанный зверь, спасался бегством и, не ответив на мои попытки сгладить ситуацию, исчез в противоположном переулке так же внезапно, как и появился, даже не извинившись. Однако никто за ним не гнался, никто не преследовал и сонная улочка, встревоженная на несколько секунд появлением этого парня, снова задремала под полуденным солнцем.
Следующая наша встреча состоялась годом позже, но мы сразу же узнали друг друга. Я поняла, что Алестер никакой не вор и не убийца, но на все мои расспросы о том, что с ним приключилось и от кого он убегал в тот день, он начинал нервничать и просил никогда не расспрашивать его об этом.
«Я не люблю ложь, – любил он повторять слова своего ныне покойного отца. – И, чтобы не вынуждать меня лгать, никогда не спрашивай то, о чем я не хочу говорить».
Я довольно долго привыкала к педантичности, строгости, пунктуальности и щепетильности своего супруга, но, могу сказать точно, что мне повезло в жизни – встретить любимого человека. И мне повезло, что этот человек отвечал полной взаимностью. Успев представить меня своему сильно пьющему отцу – мистеру Блэйку Вудварду – который к тому времени доживал свой последний год, Алестер на пять лет уехал в Гарвардский университет, по возвращению из которого сразу же сделал мне предложение руки и сердца, которое я не смогла не принять, так как очень любила его.
Он стал для меня самым близким человеком, даже ближе, чем Оби, которая продолжала жить с родителями в Гармфлинте. Окончив школу, сестра покинула отчий дом и уехала в Нью-Йорк, чтобы выучиться на архитектора, прижилась там и осталась работать по специальности. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году с родителями случилась трагедия – они попали под снежную лавину, находясь на зимнем отдыхе в Аспене, но их тела не нашли, поэтому окружная комиссия вынуждена была признать их сначала пропавшими без вести, а еще через пять лет – погибшими. Дом в Гармфлинте мы с сестрой продали, поделив вырученные за него средства пополам. В общем, у каждой из нас была собственная жизнь, но мы с Оби, чувствуя кровную привязанность, крепко дружили, старались поддерживать друг друга и встречаться при любой возможности. До появления на свет дочери я иногда гостила у нее в Нью-Йорке, Оби тоже приезжала к нам во время своих коротких отпусков, а после рождения Патрисии стала наведываться гораздо чаще. Вообще, сестра очень полюбила малышку, и я чувствовала это, понимая, откуда растут ноги: будучи студенткой, она забеременела от одного подонка, который притворялся хорошим парнем. Тот начал уговаривать ее сделать аборт, упирая на то, что они еще слишком молоды и, для начала, нужно подумать о карьере, а уж потом о детях. Оби, перед глазами которой расстилалась пелена первой любви, поддалась на его уговоры, но это не помешало юному «Казанове» исчезнуть из ее жизни так же внезапно, как и появиться. Самой страшной ошибкой сестры было то, что она ничего не сказала мне, так как знала, что я не позволю ей убить собственного ребенка. В общем, аборт она сделала, но, с тех самых пор ей больше не дано было забеременеть, поэтому через общение с Патрисией сестра восполняла свой дефект, хоть ненадолго представляя себя матерью.
Бедная Оби… Нет ничего хуже для женщины, чем осознавать то, что никогда не станешь матерью. Женщина, неспособная стать матерью, остается женщиной только внешне, но изнутри ее начинает разъедать чувство собственной неполноценности, заполняя душу увеличивающейся черной ямой. Это чувство приходит не сразу. Поначалу, когда мы молоды, то совсем не задумываемся об этом, забивая жизнь другими делами и позволяя в голове крутиться совершенно иным мыслям. Но с годами это чувство начинает нарастать, будто снежный ком, разъедая несостоявшуюся мать изнутри. Думаю, самое страшное начнется для Оби в почтенном возрасте, когда, сев в одиночестве за пустой кухонный стол, она поймет, что прожила бездарную, никому не нужную жизнь. Когда она будет печально смотреть на не занятые детьми и внуками стулья вокруг пустого стола, с грустью осознавая, что никто не позвонит, не поинтересуется ее здоровьем и не приедет проведать на Рождество или в День Благодарения…
Конечно же, у Оби есть я, Алестер и Патрисия, но это совсем не то, потому что мы никогда не станем предметом гордости ее собственной жизни, и никогда не станем ее достижением, тем, чего она добилась сама. На людях Оби никогда не покажет своего отчаяния, но черная яма в душе сестры будет становиться глубже, шире и еще чернее, разъедая ее изнутри.
Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что знаю это чувство по себе, ведь я смогла забеременеть только в тридцать девять лет, а родить в сорок. Черная яма, которую я почти не замечала в молодости, росла в душе, ширясь год от года и выжигая меня изнутри незаметно для окружающих, но, как только появилась Патрисия, она тут же затянулась: мгновенно засыпалась благородной почвой, на которой начали расти самые прекрасные цветы, какие только можно себе представить. Я поняла, что моя жизнь обрела истинный смысл. Поверьте, ни карьера, ни общественное положение, ни влияние, ни богатство не наполняют жизнь смыслом так, как делает это материнство.
Я никогда не знала, сколько денег отдал Алестер врачам, которые только разводили руками, не понимая, в чем наша проблема, но, думаю, счет шел на десятки тысяч долларов. Мы мечтали о детях с самого начала нашей брачной жизни, и я, наконец-то, стала матерью. Я выполнила долг, возложенный на меня Господом, а посему стала бессмертной, ведь наше бессмертие заключается в наших детях.
Очень осторожно, стараясь не разбудить Патрисию, я наклонилась и поцеловала дочь в теплый лобик, а потом в задумчивости подошла к окну и оглядела задний двор, на котором царила тихая и теплая безветренная летняя ночь, залитая загадочным и сказочным светом мраморной Луны. Завораживающая картина, на которую можно смотреть вечно. Я задержала взгляд на застывшей, словно спящей, дубовой роще, единой стеной чернеющей в отдалении, и треугольной крыше мавзолея – семейной усыпальнице Вудвардов, торжественно, немного зловеще торчащей в разрыве крон и отчетливо выделяющейся на фоне звездного неба.
Место, где лежат предки Алестера и где когда-то буду лежать я…
И вдруг…
Я услышала, как где-то в отдалении, со стороны рощи зарождается слабый скребущий звук, словно кто-то усиленно скоблит каким-то твердым предметом по асфальту или по поверхности каменной стены.
Или натирает наждачной бумагой грубую поверхность необработанной древесины.
Или точит нож о кусок кремня…
Немного удивившись, я повнимательней вгляделась в темноту и почти сразу увидела в роще какую-то человеческую фигуру, едва различимую во мраке. Почувствовав на спине легкие мурашки, я поближе прильнула к стеклу, все больше убеждаясь в том, что это не игра лунного света в тенях извилистых ветвей.
Сомнений быть не могло.
Мне не казалось это.
Возле могучего ствола одного из дубов, стоящего почти на краю рощи, отчетливо вырисовывалась женская фигура, завернутая в какие-то лохмотья. Я не видела ее лица, но совершенно точно, что голова женщины была направлена в мою сторону, а это значит, что она смотрела прямо на меня. От осознания этого немного закружилась голова, волосы на затылке пошевелил холодный ветер, и я инстинктивно отпрянула от окна, прячась в спасительном мраке комнаты.