Прокурор республики
Шрифт:
Хозяев не было, но на кухне стоял кувшин свежего молока, и хлеб был мягкий, сегодняшний. Его ли ждали? Или любого, кому на пути "туда" и "оттуда"
понадобится приют?
...Галина добралась до Люблина на следующий день.
Еще день ушел на подготовку, на то, чтобы повидать родных, поговорить с друзьями.
И, наконец, глухой июльской ночью, наняв контрабандистов, Крыленко и Розмирович перешли - который уже раз!
– границу.
ТАЙНА ОСТАЕТСЯ
Высоко в Татрах, где воздух прозрачен и сладок, где утреннее солнце разгоняет
несколько тирольских домиков с террасами и балкончиками, с деревянной резьбою над окнами, со скрипучими лестницами, с длинными лавками вдоль бревенчатых стен; а дальше - избы совсем как в России: соломенные крыши, кособокие ставни. Нищета...
Второе лето подряд приезжали сюда из Кракова Надежда Константиновна и Владимир Ильич. Здесь все напоминало украинские и русские деревни: босоногие дети, бабы, повязанные платками, небритые мужики.
Тропки, что, виляя в березняке, вдруг ныряют в заросшее клевером поле. И кое-как сбитый мосток через речку. И утренний запах домашнего хлеба-как дым отечества, которое рядом. Рядом, но так бесконечно, недосягаемо далеко...
Дом Терезы Скупень знал каждый. Первый встретившийся пастух показал видневшуюся на краю холма островерхую крышу.
– Вы к пану Ульянову?
Здесь все знали Владимира Ильича. Но если бы они в точности знали, кто он такой!..
...И снова, как два года назад, радостный возглас Надежды Константиновны:
– Володя, скорее, Абрамчик приехал! И Галина...
Расспросам не было конца. Расспросам и рассказам.
Крыленко сокрушался, что задание не выполнено, что работа оборвана посредине.
– Вы правильно поступили, что не стали дожидаться ареста, - сказал Ленин.
– Лучше свобода на чужбине, чем оковы на родине. Здесь вы принесете куда больше пользы русской революции. А настанет час - вернетесь обратно.
– Где Малиновский?
– спросила Елена Федоровна.
Ленин нахмурился.
– Здесь.
– Явился по вызову?
– Нет, приехал сам. Добровольно.
– И чего же он хочет?
– Вот в этом-то и следует разобраться. Создана партийная комиссия, которой поручено следствие. Возглавляет комиссию Яков Станиславович Ганецкий, человек редкой беспристрастности. Вы дадите свои показания официально. Под протокол... Вопрос слишком серьезный.
– Владимир Ильич, в подполье осталось множество людей, которых знает Малиновский. Если есть хотя бы десять процентов за то, что он провокатор...- сказал Крыленко, - Не десять...
– перебила Розмирович.
– Даже если только десять... И тогда опасность, которой подвергаются наши товарищи, слишком велика.
Крупская, которая до тех пор не проронила ни слова, сказала мягко:
– Не тревожьтесь, Николай Васильевич, меры давно приняты. Еще в мае... Все адреса, известные МаЛиновскому, сменены.
После обеда пришел Ганецкий. Крыленко увидел его впервые - раньше только слышал о нем. В свои тридцать четыре года это был закаленный революционер почти с двадцатилетним партийным
Пожимая сильную, жилистую руку Ганецкого, Крыленко сразу почувствовал к нему полное доверие.
Он не знал, естественно, что с этого дня начнется их дружба, которой суждено будет, пройдя через все испытания, длиться почти четверть века.
– Малиновский уже два раза приходил ко мне сегодня, - сообщил Ганецкий.
– Спрашивает, когда мы его допросим.
– Мучается?
– участливо спросила Крупская.
Розмирович махнула рукой.
– Играет...
– У вас есть даж-ые?
– невозмутимо поинтересовался Ганецкий.
– Я убеждена...
Вмешался Ленин - в голосе его послышались нотки раздражения.
– Вот и Мартов об этом кричит, и Дан... Пуришкевич в Думе ехидничает: "Куда делся Малиновский?"
Вся сволочь объединилась, чтобы погреть руки на нашей беде. Шантажируют, угрожают... Оттого я и настаиваю: максимум осторожности, проверять все с двойной, с тройной придирчивостью, ни одного недостоверного доказательства не принимать.
Крыленко полностью разделял опасения Ленина, понимая, как важно не поддаться чувству, остаться в рамках бесспорных улик. Но ему, как и Елене Федоровне, было трудно отказаться от тех выводов, к которым они пришли после долгих раздумий, борьбы с самими собой, сопоставления всех известных им фактов.
Личных впечатлений, наконец, которые иногда трудно обосновать, но которые тем не менее иной раз важнее доводов рассудка.
Ленин словно прочел его мысли.
– Мы предъявляем члену партии обвинение в тягчайшем преступлении.
– Он резко повернулся к Николаю Васильевичу, бросил на него быстрый, проницательный взгляд.
– Вы убеждены, что обвинение справедливо? Хорошо... Можно ли на этом основании назвать человека предателем? Один прекрасный коммунист, не буду называть его имени, тоже клянется, что Малиновский провокатор. Даю, говорит, голову на отсечение. А я отвечаю: "Даже ваша голова, дорогой товарищ, не заменит одной, всего только одной, пусть хоть самой крохотной, но достоверной улики".
– Разве мало улик?
– Розмирович стала перечислять все, о чем она уже писала в ЦК. Добавила и случай с письмом, которое кто-то подложил в чемодан перед ее отъездом в Харьков.
– Вспомните эти вечерние визиты то к Родзянке, то к Волконскому. Отчего же теперь, когда лидером фракции стал Петровский, никто не зовет его на совещания и приемы?
– Штрихов много, - сказал Ганецкий, - а картины не получается. Как в известной поговорке: даже из ста кроликов нельзя сделать хотя бы одну лошадь.
– Он порылся в папке с бумагами, достал письмо.
– Вот и Петровский считает, что доказательств против обвиняемого нет. И это после того, как тот наговорил про Петровского кучу мерзкого вздора.