Прокурор

Безуглов Анатолий Алексеевич

– Знаю, - кивнула девушка.

– Затем осели здесь обстоятельно, - продолжал Гаврила Ионович. Фабрика росла, и дом отдыха благоустраивался. Я за виноградник взялся. Потом корпус фундаментальный поставили...

– А коттеджи?

– Это уже при Зарембе, - ответил Крутояров. И, как показалось Бариновои, вздохнул. Они уперлись в забор и повернули обратно.
– С оформлением нам Герман Васильевич очень помог. Натура у него такая - чтоб все красиво было. Занятно, не правда ли?

Он показал на избушку на курьих ножках, на высоченного фанерного Гулливера, на Конька-Горбунка, взвившегося на

дыбы.

– Изобретательно, - кивнула девушка.
– Я вижу, ваш главный художник интересный человек...

– Еще бы! А биография - прямо книгу писать. Фронтовик, мальчишкой орден получил в Великую Отечественную.

– Слышала. А за что?

– Герой!
– с жаром рассказывал Крутояров.
– Послушайте, какая история. Может, пригодится... Герман Васильевич сам с Белоруссии. Был под немцем в оккупации. И вот однажды в их деревню ворвались фашисты. Перед этим партизаны напали на их часть, положили многих, взорвали склад с оружием. Немцы и вовсе озверели. Согнали всех женщин, стариков и детей в амбар. Их главный и говорит: если не скажете, где партизанская база, всех спалим. Дал на размышление два часа. А для устрашения стали амбар соломой обкладывать... Боржанскому было тогда годков тринадцать. Шустрый, юркий. Нашел под стеной лазейку, проскользнул в нее. Ну и ползком, меж камней. Потом как задал стрекача! Фашисты стреляли вдогонку, но не попали. А он к партизанам. Их база недалеко была. Поднял их. Те на коней и в деревню. Еле успели. Изверги уже поджигать амбар собрались. Завязался бой. Отбили жителей... За это и представили Германа Васильевича к награде. Аж в Москву летал за орденом. Вручал сам Михаил Иванович Калинин...

– Надо это непременно использовать в передаче! Эх, записную книжку в доме оставила!
– сокрушалась Баринова.
– Но ничего, я запомню.

– О нем в южноморской газете статья была. Пионеры приглашают к себе в День Советской Армии и Девятого мая... А сам скромный, простой. Если приезжает сюда, в общем корпусе располагается... И способного человека, умельца, заметит и определит на подходящее место...

– А много на фабрике таких?

– Есть.
– Гаврила Ионович на секунду задумался.
– Да хотя бы Тарас Зозуля. Слышали про него? Золотые руки! Лучший мастер в СЭЦ. Правда... Крутояров вдруг замялся, вздохнул. И не договорил.

К ним подбежала Оля, та самая розовощекая девушка, что обслуживала Баринову в самоварной комнате.

– Гаврила Ионыч, пробу надо снимать!

– Иду, милая, иду.
– Он извинительно улыбнулся Бариновой.
– Такой уж порядок - сам пробую.

И прыгающей походкой поспешил к жилому корпусу.

До завтрака Флора успела занести в блокнот сведения, услышанные от Крутоярова.

В столовой было по-домашнему уютно. Подали оладьи с душистым медом, рисовую кашу на молоке и какао. Все сытно и вкусно. Крутояров ходил между столиками и спрашивал, кому добавки. Но желающих не было: порции на убой.

"Да, обстановка здесь прямо-таки семейная, - отметила про себя Баринова.
– А Гаврила Ионович - душа отдыхающих".

В девять за представителем областного телевидения пришла машина фургончик "Москвич". Баринова прихватила блокнот, повесила через плечо портативный магнитофон и, когда села в машину, спросила у незнакомого Шофера:

–

А где Витюня?

– Повез какого-то москвича в аэропорт, - ответил водитель.

– А-а, - протянула девушка разочарованно.

И эта ее разочарованность не осталась незамеченной.

– А я что, не нравлюсь?
– осклабился шофер, выезжая за ворота дома отдыха.

– Почему же, - поспешно ответила Флора.
– Просто я хотела побеседовать с ним. Думаю рассказать о нем в передаче...

– О Витюне?
– изумился водитель.
– Надо же, без году неделя - и уже...

Берестов явно чем-то не нравился водителю фургончика. Однако Флора интересоваться не стала - ей-то что? Но шофер выложил все сам.

– Он ведь до того, как сесть на директорскую "Волгу", крутил вот эту баранку, - ударил шофер по рулю.
– Его бы вообще надо с фабрики по шеям. Понимаете, вез из дома отдыха виноград для фабричной столовой. У нас ведь виноград бесплатно. А он, ваш Витюня, за бутылку коньяка кому-то из больницы целый ящик отдал. За бутылку совесть свою продал!
– возмущался шофер.

– Это, конечно, нехорошо, - согласилась Баринова, огорчившись, что тот самый Виктор, который ей вчера так понравился, совершил позорную сделку.

– Ничего, - продолжал шофер, - у нас не больно хапнешь. Врезали ему, как надо...

"Москвич" быстро мчался по шоссе, обгоняя машины.

– А почему же его на "Волгу" посадили?
– покачав головой, спросила Баринова.

– Так он после "разговора по душам" не то что быстро ездить, еле ходить мог, - со злорадством откликнулся водитель.
– Гаишники на фабрике были, ставили Витюню в пример. У нас ведь месячник безопасности движения.

– Знаю, - кивнула Флора.

– Начальник ГАИ, не зная, в чем дело, взял да и похвалил Берестова: ездит, мол, по всем правилам, не нарушает, не гоняет, как некоторые. Вот после этого Фадей Борисович и взял его на свою "Волгу", потому что не любит шустрых шоферов.

"Еще одна маленькая тайна Зарембы", - отметила про себя Баринова.

– Спрашивается, где же справедливость?
– с обидой посмотрел на пассажирку шофер.

Флора улыбнулась в ответ:

– Трудный вопрос. Слишком философский...

По приезде на фабрику Баринова прежде всего заглянула к директору, чтобы поблагодарить за то, как здорово устроили ее в "Зеленом береге".

– Значит, обстановка навевает творческие мысли?
– спросил довольный Заремба.
– Я рад. С чего думаете начать сегодня? Может, пройдемся по цехам?

– Очень прошу, Фадей Борисович, только не беспокойтесь! Я сама. Не обращайте на меня внимания, - попросила Флора.
– Иначе люди не раскроются...

– Как считаете нужным, - расплылся в улыбке Заремба.

Флора вышла во двор фабрики и спросила у первого встреченного рабочего, где находится СЭЦ. Тот показал на здание в углу двора. Проходя тенистым коридором виноградника, она увидела впереди Боржанского.

– Герман Васильевич!
– обрадованно крикнула девушка.

Главный художник оглянулся, подождал ее и приветливо поздоровался, предварительно вынув изо рта свою неизменную трубку. Как и вчера, в кабинете директора, она не горела.

– Вы очень заняты?
– спросила журналистка.