Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Теперь все пойдет прекрасно. Волчок и волчишка будут счастливы и богаты. "О, 1847 год будет потрясающим!" Уже несколько месяцев Бальзак поглощен исправлениями и переделками "Человеческой комедии". Теперь, когда он может посвятить творчеству все свое время, он напишет за год двадцать романов и три-четыре театральные пьесы.
И вдруг грянул гром! Эвелина тяжело заболела и слегла в Дрездене. Доктора предписали ей лежать неподвижно, если она хочет сохранить ребенка. Бальзак в ужасе бежит к доктору Наккару. Тот успокаивает его. Конечно, госпожа Ганская напрасно тронулась в путь до истечения пятого месяца беременности. Но все еще может обойтись. Увы, не обошлось. Ребенок, родившийся до срока, тотчас умер. Бальзак-Горио, обманутый в своих надеждах, плачет. Первым его побуждением было помчаться к ней. Но разве это возможно? Пришел срок нового взноса за акции Северных железных
"Я уже так полюбил своего ребенка, который родился бы от тебя! В нем была вся моя жизнь. Поверь мне, крушение материальных дел - сущий пустяк... А вот теперь наше соединение, награда за жизнь, исполненную труда и лишений, едва начавшееся счастье - все теперь остановлено, отсрочено и, может быть, погибло! Но в конце концов, ты мне осталась, ты по-прежнему любишь меня. Вот за что я должен благодарить Бога, опять взяться за работу и ждать. Снова ждать!.."
Он ждал уже тринадцать лет. А теперь еще и думал, что сам оказался невольным виновником большого несчастья, сначала в Солере, когда зачал ребенка, а затем в Висбадене, посоветовав своей Еве поехать в Дрезден вместе с молодыми супругами Мнишеками.
"Никогда себе этого не прощу! Ведь, несомненно, эта тряска, толчки в поезде и вызвали ужасную беду, убившую столько надежд и счастья, не говоря уж о твоих страданиях. Лечись хорошенько, ведь эти болезни очень коварны, так как приводят к страшным последствиям, с которыми трудно справиться! Слушайся доктора, не выходи из дому, не волнуйся, не тревожь себя никакими заботами..."
Никакими заботами? Почему же он сам-то не следует своему совету? "Ничто меня больше не занимает, ничто не радует, ничего мне больше не хочется. Вот уж не думал, что можно так полюбить зачаток существования! Но ведь в нем была ты, в нем мы были оба". Мрачные мысли стирают все остальные, и, сказав себе: "Я не могу съездить в Дрезден, иначе я потеряю двенадцать дней труда", он проводит эти двенадцать дней, отдавшись черным думам. Мозг его подобен теперь измученному, загнанному коню, который упал и лежит без сил, не чувствуя ни хлыста, ни шпор. Эвелина поручила Анне написать ему, что "волнение встречи с ним было бы для нее роковым". В два часа ночи он смотрит на огонь, тлеющий в камине, и, думая о ней, спрашивает себя: "Почему нет писем?" Наконец письмо приносит ему некоторое облегчение: Виктора-Оноре не было, родилась и умерла девочка.
"Ты не ослабила моего горя из-за тех мук, которые причинило тебе ужасное несчастье, но мои сожаления уменьшились, потому что я очень горячо хотел Виктора-Оноре. Уж Виктор-Оноре не покинул бы свою мать и был бы возле нас двадцать пять лет. Весь оставшийся нам срок жизни..."
Лиддида поговаривает теперь о том, что ей пора вернуться в Верховню, чтобы навести там экономию и восстановить "волчишкино сокровище". Нет! Единственное сокровище - это она сама. Если они не поженятся в июле 1847 года, Бальзак за себя не ручается: "Горе меня сгложет, или я сам наложу на себя руки, чтобы покончить с такой жизнью". Тоска в самом деле подтачивает его здоровье, и он теперь так похудел, что на него страшно смотреть.
Помимо душевных мук есть и еще беда: его упорно преследовали парижские завистники, угрожавшие их счастью. Свет оказался "бочкой, усаженной изнутри перочинными ножами", о которых говорится в сказках Перро. Герцогиня де Кастри, хоть она и "стоит на краю могилы и похожа на разубранную покойницу", поворачивает один из этих ножей в сердечной ране Бальзака. Она коварно заводит разговор о некой графине Мнишек, польке, задававшей балы в годы Наполеоновской империи и кокетничавшей с герцогом де Майе. Знаком ли с ней Бальзак? Он делает вид, что не знает такой дамы, а когда упоминается имя госпожи Ганской, восклицает: "Но ведь ей пятьдесят восемь лет, и она уже бабушка!" Тогда Анриетта де Кастри начинает расспрашивать его об особняке Божона.
"Говорят, это безобразный дом". "Просто ужасный, - ответил я. Форменная казарма, а перед ним садик - в тридцать футов шириной и в сто футов длиной. Двор похож на тюремный. Но что поделаешь! Меня прельстили уединенность, тишина и дешевизна..." И когда она поверила, что я устроился очень плохо, что я никогда не женюсь и что я опять пушусь во всякие безрассудства, она стала обворожительно любезна. Вот тебе и старый друг!.."
Что касается Дельфины де Жирарден, у той ходившие о Бальзаке слухи вызвали приступ кокетства. Победа над Чужестранкой подняла в ее глазах престиж Бальзака. Когда он пришел к ней в гости и по чисто писательской заинтересованности завел с ней долгую беседу о трудном начале ее супружеской
"Вот что я ответил ей; "Это было бы для меня так прекрасно, что я могу лишь надеяться, но не верить в это. Четырнадцать лет я люблю только одну эту особу благородной, чистой любовью. Я прежде всего ее друг, и до такой степени, что готов проехать полторы тысячи лье ради того, чтобы выполнить какой-нибудь ее каприз, и желал бы, чтобы у нее побольше было капризов. Я знаю, что, если мы не поженимся, она ни за кого не выйдет замуж. Быть ее другом - этого достаточно для меня, я гордился бы этим всю жизнь. Но если б она мне сказала (а я узнал бы это только от нее самой): "Я выхожу замуж за такого-то князя", я бы через десять дней умер... И тщеславие тут ни при чем, ведь четырнадцать лет она - вся моя жизнь. Вот и все. Уже давно ни состояние, ни имя, ни прочие вульгарные приманки, пленяющие мужчин, не играют тут никакой роли. Я питаю рыцарское, высокое чувство любви и надеюсь, мне отвечают взаимностью. Тому порукой глубокое благочестие этой дамы. Если б она лгала мне в ответ на мою дружбу, я потерял бы веру в Бога. Вот истинная правда о том романе, который сочиняют в свете; мне известно, что болтают обо мне, ровно ничего не зная".
По-видимому, мои слова ошеломили ее, она смотрела на меня странным взглядом.
"Я кажусь очень веселым, остроумным, даже легкомысленным, если хотите, но все это ширма, скрывающая душу, неведомую свету, ибо ее знает только она. Я пишу для нее, я ищу славы ради нее. Она для меня все - и публика, и будущее!"
"Вы объясняете мне, как была создана "Человеческая комедия". Подобный монумент можно воздвигнуть только так..."
Несомненно, писатель старательно выправил подлинный текст разговора для показа его своей возлюбленной. Однако ж Дельфина и газета "Ла Пресс" строили против него козни в Академии, и ему приходилось держать себя осторожно с супругой Жирардена. А кроме того, он боялся нескромной болтовни, которая могла бы разжечь претензии его кредиторов. Теофилю Готье, восхищенному великолепным убранством особняка Божона, он с лицемерным, ханжеским видом сказал: "Я теперь еще беднее, чем прежде; все это мне не принадлежит. Я обставил дом для одного друга, который-должен приехать. Я только сторож и привратник этого особняка".
С тех пор как Ева задумала возвратиться на Украину, начался спад его творческой энергии - Бальзак больше не может написать ни строчки; он сидит целый день за столом, как наказанный школьник, не в силах извлечь из своей головы ни единой мысли, хоть и пьет черный кофе чашку за чашкой. Вместо того чтобы писать романы, он читает чужие романы, и среди них ему попадается настоящий шедевр - "Чертова лужа" Жорж Санд. "Я все надеюсь, пишет он Ганской, - что вот с минуты на минуту выскочит пробка, остановившая поток мыслей в мозгу..." Погода (декабрь 1846 года) стоит ужасная - дождь, снег. На сердце тяжело. Ничего на ум не идет, Бальзак все мечтает о "своем гнезде"; и ему кажется, что во всем Париже не найдется гостиной, которая своим убранством могла бы сравняться с гостиной в "доме Бильбоке" - "стены в ней обшиты великолепнейшими резными панелями", покупка которых избавила его от расходов на штофные обои. "У нас с тобой, двух безумцев, будет очень скромный домик. Зато обстановка в нем будет восхитительная..."
"Тебе, должно быть, смешно, что великий твор-р-рец гр-р-рандиозной "Человеческой комедии" до такой степени пристрастился к меблировке своего дома и прочим подобным делам, что непрестанно о них думает и говорит да вновь и вновь принимается за одни и те же подсчеты, как лафонтеновский башмачник, прикидывавший, куда он истратит свою сотню экю. Но что поделаешь, волчишка! Ведь это для нас с тобой..."
"Для нас с тобой..." Однако для этого надо, чтобы Ева вернулась в Париж. Жить в особняке Божона ей пока неприлично, но Бальзак снимет для нее меблированную квартиру с садом в районе Елисейских Полей. Она может, если захочет, не раскрывать своего инкогнито, только пусть приезжает! Разлука с ней - для него смерть. Но Ганская все продолжает жаловаться на безумные расходы. Когда Бальзак получает из Дрездена "грозное письмо касательно бережливости", он задается вопросом, кто эти злые и глупые люди, чьим советам об осторожности следует его Ева.