Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
В эти полгода он впервые за свою литературную жизнь ничего не написал, кроме конца "Беатрисы", нескольких страниц "Крестьян" и наброска последней части романа "Блеск и нищета куртизанок". "Я все живо сварганю. Зачем мне деньги? Мне нужно счастье, и поэтому я вернусь к тебе". Бедняга! Великий писатель позабыл, что счастье - роковой дар для художника, что великие люди принадлежат только своим творениям.
XXXIV. ПЕРЕТТА И КУВШИН С МОЛОКОМ
Мы, женщины, должны восхищаться
талантливыми людьми, смотреть на них,
как на увлекательное зрелище, но жить
с ними? Никогда!
Бальзак
В 1845 году Бальзак несколько раз уезжал из Пасси: в первый раз - с мая до сентября; второй раз, в конце сентября, - "прыжок в Баден-Баден" и третий раз - с октября по ноябрь, когда он совершил незабываемое
Двенадцатого ноября он прибыл в Марсельский порт после "недельного плавания по ужасному морю". На борту все были больны, кроме него и матросов, - классическая формула. Возвратился он еще более влюбленным, чем прежде; спутником его оказался марсельский поэт Жозеф Мэри, знавший Ганскую, и Бальзак с восторгом говорит с ним о своей любимой, чье невозмутимо прекрасное чело запечатлело сияние божества, ангела и таит в себе нечто демоническое.
"Душенька моя, целую твои красивые веки, приникаю устами к твоей белой шейке, к той впадинке, которую я называю "гнездышком для поцелуев"; беру в руки твои бархатные лапки и чувствую их запах, такой чудесный, что от него с ума можно сойти, в, наслаждаясь в мыслях этими сокровищами (а их у тебя тысячи, и притом таких, что одного хватило бы для самомнения какой-нибудь дурочки), говоря: "О волчишка, о моя Эвелетта, всего дороже мне твоя душа, и я люблю тебя всей душой..."
Разумеется, он повел Жозефа Мэри к торговцу всякими диковинками и купил там для владычицы своих мыслей великолепный коралловый убор тонкой индийской работы "Это багряный цвет победы, пурпур счастливой любви!.. У меня слезы на глазах, когда я пишу тебе. Все существо мое переполнено благодарностью, как у юноши, которого сжигает любовь...". Последнее пламя любви так же сладостно, как первые лучи славы.
Возвращение из поездок всегда для него катастрофично. В Париже он снова сталкивается с житейскими трудностями. На некоторое время денег у него достаточно. Ганская доверила ему значительную сумму (около 160000 франков золотом) на покупку и меблировку дома. Это "волчишкино сокровище" будет священным. Но "неисправимый спекулятор", считая себя вправе увеличить его, решает купить на эти деньги акции Северных железных дорог, которые непременно должны подняться. Барон де Нусинген мог бы его осведомить, что биржа уже сыграла на повышении этих бумаг, но в политику банкиров Нусингенов не входит забота об интересах держателей акций. И все же в конце 1845 года можно видеть определенное улучшение в материальных делах Бальзака. Под влиянием госпожи Ганской и Фессэрз он приступил к методическому погашению своих долгов: было выплачено 40000 франков; славный старик Даблен соглашается переписать свой вексель с 8000 франков на 5000. Бальзак заявлял, что этот добрый друг готов был даже дать ему взаймы 200000 франков, чтобы предоставить возможность полностью рассчитаться с кредиторами, но госпожа Бальзак и Лора Сюрвиль отговорили его; это кажется маловероятным.
Матушка утверждала, что Оноре должен ей (считая и наросшие проценты) 57000 франков. "Фантастические счеты!" - ответил сын. "Черная неблагодарность с твоей стороны!" - возразила мать. Вмешался кузен Седийо и добился полюбовной и справедливой сделки. Госпожа Делануа никогда не преследовала его. Супруги Гидобони Висконти не только не потребовали уплаты взятых Бальзаком 10000 франков, но в 1846 году дали ему еще 12000, что не мешало ему в письмах к Ганской сжигать то, чему он поклонялся, и называть Сару Висконти "старухой англичанкой". Правда, ему пришлось дать ей в качестве залога под ссуду акции Северных железных дорог (принадлежавшие, впрочем, Ганской) и главное - всячески успокаивать ревнивую польку. Случай двойной бухгалтерии.
С помощью Ганской и Фессара денежный вопрос мог бы стать менее острым, чем прежде, будь Бальзак благоразумнее. Но он как будто нарочно навлекал на себя беду. Стоило ему услышать о какой-нибудь
"Я бродил три часа и купил: primo, желтую чашку (заплатил пять франков, а она наверняка стоит все сто, такая прелесть). Secondo, купил чашку, преподнесенную кем-то Тальма, - голубой севрский фарфор, стиль ампир: богатейшая чашка, по фарфору от руки нарисован букет цветов, что, вероятно, стоило двадцать пять луидоров (луидоры - по двадцать франков). Tertio, купил шесть стульев роскошнейшей отделки, великолепной наборной работы - из дерева выложены цветы и букеты: это для зеленой гостиной. Четыре стула оставляю, а из двух закажу сделать козетку. Дельные покупки!"
Да и стоит ли говорить о расходах? Кто может продержать у себя один год акции Северных железных дорог, а "это как раз наш случай, получит по триста франков прибыли на каждую акцию. На сто пятьдесят акций это составит сорок пять тысяч франков прибыли..." Одних уж этих денег хватит и на оплату дома, и на обстановку.
Остается все же несколько черных пятен. Во-первых, "эта особа", то есть госпожа де Бреньоль. Она сама не знает, что ей надо: подавай ей теперь мужа, она желает выйти замуж за Эльшота, довольно известного скульптора! Торговать гербовыми марками она уже не хочет, дайте ей приданое. Будущую госпожу Эльшот Бальзак окрестил Совой (воспоминание об ужасной мегере из "Парижских тайн"). Но Сова еще раз переменила мнение. Не надо ей "этого проклятого скульптора", заявила она, такой урод - просто чудовище, и к тому же любит девочек моложе тринадцати лет! Сова возвращается к намерению торговать гербовыми марками, а получить патент на такую торговлю было очень трудно. Бальзак обращается за поддержкой к Джеймсу Ротшильду.
"Ротшильд кривлялся по обыкновению. Спросил, хорошенькая ли она и обладал ли я ею. "Сто двадцать один раз, - ответил я, - и, если хотите, уступлю ее вам". "А дети у нее есть?" - вдруг задал он вопрос. "Нет, но вы можете подарить ей ребеночка".
– "Очень жаль, но я, знаете ли, покровительствую только тем женщинам, у которых есть дети". Нарочно сболтнул, чтобы увильнуть. Будь у нее дети, он сказал бы, что не может поощрять безнравственность. "Ах так!
– ответил я.
– Вы воображаете, барон, что можете поспорить в хитрости со мной! Я же акционер компании Северных железных дорог! Я сейчас представлю вам счет, и вам придется заняться моим делом так же, как железнодорожной веткой с прибылью в четыреста тысяч франков". "Вот как!
– процедил он.
– Если вы сумеете нажать на меня, я еще больше буду восхищаться вами". "Я и нажму на вас, - ответил я, - напущу на вас вашу супругу, а уж она возьмет вас под надзор". Он рассмеялся и, раскинувшись в кресле, сказал: "Я изнемогаю от усталости! Дела просто убивают меня. Предъявляйте ваш счет..."
Итак, претензии Совы не были удовлетворены, и разъяренная домоправительница грозилась отомстить.
Вторая неприятность - семейные дела. Лора убедила Сюрвиля поехать в Испанию разобраться на месте, выгодное ли дело ему предлагают, а в его отсутствие снесло разливом мост через реку Ду, который Сюрвиль строил! Лора, эта "выдающаяся женщина", из честолюбия совершала ошибку за ошибкой. Первого января 1846 года - вторая драма, на этот раз микроскопическая. По установившемуся обычаю в первый день Нового года госпожа Бальзак, Лора и две ее дочери, Валентина и Софи, всегда приезжали в гости к Оноре. На этот раз его навестили только племянницы.