Пронзающие небо
Шрифт:
В это время они уже ступили в залу, и тут же Добрентий начал допрос. Лука ужасно путался, дрожал как побитый щенок, но, не смотря на то, что в рассказе его было множество противоречий — про Илью он не проговорился. Воевода пытался успокоиться, но никак не мог — чувствие того, что Дубрав всё про него знает, не покидало его.
Лука совсем извёлся, изнервничался и вот, измождённый, дрожащий, опустился на стул, пробормотал:
— Ну вот — всё рассказал — можно теперь идти?
— Ну уж довольно ты на чужом добре поживился! —
При этих словах Лука шлепнулся на колени:
— Не велите казнить — да только не осмелюсь я этого исполнить — знаете ведь трусоват я. Ведь Соловей то как очами зыркнет, сразу всю душу наизнанку вывернет. Ох несдобровать мне тогда, не уйти живым…
— Да, верно, трусоват ты. — недобро усмехнулся судья. — Ну, тогда слушай другое мое повеление, уж если и его побоишься исполнить, так велю тебе голову срубить!
Лука задрожал и с пола проговорил заплетающимся языком:
— С-с-лушаю…
— Останешься у них на ночь, только смотри на пиру не напивайся и за языком своим следи, а то он у тебя длинный. Так вот: моя дружина ночью к их городку подойдет, их дозорные нас все равно еще издали заприметят, но я на неожиданность и не рассчитываю — это их лес они там каждое дерево, каждый овражек знают. Стало быть, к обороне они приготовятся. Твоя задача — слушай внимательно и смотри от страха не забудь: ты к воротам незаметно прокрадись и нам их открой!
Лука как-то сдавленно захрипел с пола. Добрентий грозно усмехнулся:
— Вижу, у тебя душа в пятки ушла, ну так что — согласен иль на плаху пойдешь?
Лука промычал что-то не разборчивое.
— Ах ну да, — решился тут вмешаться Илья. — в случае успеха обещаю тебе двадцатую часть всех их богатств.
Теперь Лука вскочил с пола, весь бледный, с руками дрожащими и принялся истово кланяться и Илье и Добрентию и Дубраву:
— Все по вашему исполню. За такие то деньги и смерть принять можно!
— Вот и хорошо, а теперь иди.
На следующее утро Илья-воевода вышел на крыльцо, под теплые лучи солнца и оглядел собравшуюся на просторном его дворе дружину. Все воины молодцы, все богатыри, стоят ровными рядами и конница тут и пехота. Они приветствовали Илью дружными криками: видно засиделись уже без дела и теперь рады в бою поучаствовать тем более, что никто из них в настоящем бою еще и не был. Впереди воинов на двух белоснежных конях сидели два старца — и вновь воеводе почудилось в их пристальных глубоких взглядах осуждение, будто знали они…
Илья, вздохнул, а потом крикнул всем несколько приветственных слов и хотел было идти к своему белоснежному, богатырскому коню, как сзади из палат бросилась смертно-бледная, сильно осунувшиеся за последние часы Матрёна — она вцепилась Илье в плечи, и завыла таким голосом, каким провожают покойника:
— Не выпущу!.. Родимый ты мой, на погибель тебя не выпущу!.. Вот она тревога наша — не вернёшься ты! О-ох, не вернё-ёшься!!! — она протяжно, страшно завыла — то уж не человечий, волчий был вой, и те люди, которым доводилось проходить поблизости, останавливались, переговаривались:
— Неужто у воеводы кто помер?
— Ладно, довольно, довольно… — с тяжёлым сердцем бормотал, пытался отстранить супругу Илья, но она не унималась — взвыла:
— Детки, детки — идите на батюшку своего живого в последний раз взглянуть…
И на крыльцо выбежали трое: две девочки, один мальчик — они плакали, сначала остановились в нерешительности, а потом бросились к отцу, обхватили его за ноги, тоже пытались удержать:
— Не уходи, батюшка!.. Мы сиротками не хотим быть!..
Илья пытался отвечать им спокойно, но его как озноб бил:
— Сегодня, детки мои дорогие, пойду я изловлю Соловья-разбойника, а завтра обязательно поедем на санях кататься.
Он обнял детишек, нежно расцеловал их всех, затем и Матрену Ивановну в белу щеку поцеловал, и, смахнув набежавшую слезу, скорым шагом пошел из горницы. Матрена закричала отчаянно:
— На смерть ведь тебя провожаю! Почто жить без тебя?! Убьёт тебя Соловей окаянный!..
— Да вернусь же я!
— Не-е-ет!
Дети подхватили:
— Па-аа-апа!!!
Илья вскочил в седло — улыбнулся дрожащей, бледной улыбкой.
Таким домашние его и запомнили…
Весь день Алеша с Олей проходили по разбойничьему городку. Сначала с ними был Соловей — он повёл их к дивной яблоне, которая взросла из последнего остававшегося у Свиста семечка. Яблоня стояла во дворике, ничем со стороны не примечательном, но, когда они ещё только подходили к нему, то блаженный аромат спелых, сочных яблок так и обнял их. Когда ступили — увидели яблоню, которая не была большого роста, но взошла такой стройной, что — просто загляденье! Никогда на этой яблоне не вяли листья, и даже в самые пасмурные дни исходил и от листьев и от ветвей и от ствола весенний свет. И в любое время года на ветвях красовались налитые, крупные яблоки…
Потом они вышли на улицу, и тут, в сиянии этого, праздничного дня выбежали им навстречу смеющиеся и все уже облепленные снегом, и от того перемигивающиеся золотистыми искрами Ярослава и Сашка — тот самого который предлагал накануне померяться силами. Жар, весело виляя хвостом, бегал поблизости — и так ему было весело, так хотелось играть, что, если бы умел — непременно сам бы стал лепить снежки — кидаться.
Соловей велел Сашке показать городок Алеше и Оле, и удаляясь, сказал:
— Погостите у нас до завтрашнего дня, а я пока велю собрать вам все, что потребуется в дороге.