Пронзающие небо
Шрифт:
— Ну а что ж это? Где Старец Дубрав?
— Так он и пошёл выяснять, что такое случилось.
— А зачем ты меня разбудила? — ледышка кольнула измученное Алёшино сердце, но на этот раз обошлось без сильных приступов — он подавил в себе злое чувство, пробормотал. — Впрочем, если бы получилось… Если бы удалось его оттуда вытащить!.. Оля, ты только представь себе — только что, в Мёртвом мире, я встретил государя Ивана Светлого (его ведь Светлым по прошествии стольких веков почитают)… Да-да — того самого, из "Одинокой Берёзы". Он страдает, Оля! Как же он страдает!.. Все мои страдания по сравнению с его — ничтожны… Он всё зовёт её, Марьюшку!..
Как часто
— Вот значит как… — подходя к кровати, на которой сидел Алёша, проговорил Дубрав. — …Вот ещё одно интересное дело… Хм-м… Сдаётся мне, что то, что я недавно услышал от лешего, чудеснейшим образом переплетено с рассказанным тобою…
— С лешим?! — Алёша вскочил навстречу ему. — Так вы с лешим, значит встречались?.. Ну и что, объяснил он, почему снова зима надвинулась?.. Это ведь не от Снежной Колдуньи.
— Нет, нет. Более того, скажу, что вся земля родимая сейчас цветёт, сияет, птичьими трелями заливается; одним словом — благодать весенняя, по всей родимой земле!.. И только здесь, в деревне Темнинке нагрянула зима. Причиной тому ты, Алёша, и леший. Собственно: всё из-за криков твоих… Вспомни, как… вопил ты, когда что-то тебе почудилось… Когда ты кричал-надрывался в лесу, когда берёзку ударил — ты много зла причинил… Это в глубинах Тёмного леса деревья высятся огрубевшие, безжалостные, тёмным колдовством пропитанные, здесь же всё нежное, хрупкое, восприимчивое — совершенно чуждое таким вот исступлённым чувствам. Столько мрака, сколько ты тогда выплеснул, не под силу выплеснуть никому из иных, не бывавших в Мёртвом мире людей — и древа, и травы и земля — глубоко пропитались этими чувствами, как ядом; конечно и в следующую весну всё там расцветёт, но внимательные глаза приметят блеклость, болезненность; несколько лет понадобиться матушке-земле, чтобы залечить эту рану… А леший — он как и всякий леший людей недолюбливает — после твоей выходки нажаловались на тебя птахи да зверьки, вот он и наслал на Темнинку зиму — сам видишь, что на улице твориться.
— Что ж он хочет?! Как исправить это могу?! — горестно воскликнул Алёша.
— Тише-тише. А то и глядеть то на тебя страшно… Я сейчас к лешему выходил (он, между прочим, вокруг деревни носится — всё колдует). Он мне и заявил — пусть мол этот Алёша сам придёт — только с ним и стану говорить; да ещё добавил — я тебя мол, знают — ты Старец Дубрав, а будь кто иной на твоём месте — и этого бы не сказал, а сразу в снежинку превратил бы…
Пока шли по заметенным улицам, к окраинам, Дубрав, который, стараясь не отставать, шагал вслед за ними, пояснил, что этот леший есть управитель только самых окраин Тёмного бора, к которым и примостилась Темнинка, что ж касается главного лешего, который правил древними чащобами — его разве что Баба-Яга видела…
Но вот и последний, обнесённый двухметровыми плотными сугробищами домик остался позади; и открылось, что вся эта зимняя мрачность оказалась заключённой в куполе, за которым действительно всё золотилось; казалось — там плещется, переливается благодатное солнечное море.
— Благодать то какая… — мечтательно прошептала Оля. — Вот так же и мы, Алёша — пока в жизни — идём да страдаем, но жизнь нашу подобная благодать окружает и нет ей ни конца ни краю…
— Пойдём туда скорее — мне надо этого солнца! — волнуясь, воскликнул Алёша, и бросился было вперёд, за пределы этого купола, но…
Тут начал усиливаться рокочущий, словно из глубин земли прорывающийся голос рокочущий какие-то слово, а вскоре появился и сам леший. Он был не более метра ростом, и походил на проворный, забавно размахивающий древесными ручками да ножками пень. В ручках у лешего был зажат белый посох, волосы лешего были длинными густыми и грязными — больше всего напоминали свалявшийся древний мох. За этими волосами да бородой лица почти не было видно…
Леший так увлечён был своим колдовством, что пробежал бы мимо, если бы Алёша не окликнул его:
— Эй — это ведь меня вы искали. Я — Алёша.
Леший тут же бросился к ним, и, оказавшись рядом с Алёшей, вдруг вырос метра под три — ставшие здоровенными ручищи обхватили юношу и подняли в воздух.
— Нет — пожалуйста, не делайте ему ничего дурного. — взмолилась Оля. — Знали бы вы…
— Да знаю, знаю… — неожиданно добродушным тоном отозвался леший. — Потому и решил на тебя взглянуть…
— И снегопад, чтобы меня выманить устроили?! — воскликнул Алёша.
— Ну уж нет! Если бы только это хотел, устроил бы как-нибудь попроще… Нет — это хороший урок и тебе, и всем жителям Темнинки…… Слушай меня внимательно: будет тебе одно задание или загадка — как хочешь называй… Раз уж плеснулся ты ядом, раз отравил прекрасный день стольким птицам, да зверям — изволь исправить. Взамен тёмному, оставь светлое… Не на день, не на месяц — на года, чтобы, когда и не станет уж тебя, осталось что-то людей радующее. Большего не скажу…
— Так если бы… — начал было Алёша, но леший прервал его. — Условия таковы: коли выполнишь — будь свободен. А нет — заморожу.
— Ах, как вы можете! — воскликнула Оля.
Алёша продолжал прежним тоном:
— Вот если бы у меня был такой же чудный голос как у Оли, так спел бы песнь, или просто слова нежные произнёс…
— Нет-нет! — прогремел, ставя его обратно на землю, леший. — За неверное предложение, мог бы сразу заморозить. Но так не интересно… Постарайся-ка по второму, да помни, что на этот раз никакой поблажки не будет.
Алёша прикрыл глаза, пытался собраться с мыслями, но мысли и не думали собираться — носились лихорадочно; тогда Оля приникла губами к его уху, и вдохнула два слова:
— Одинокая Берёза.
Алёша сразу всё понял, и воскликнул:
— Вот оно — моё решение — мы посадим дерево. Берёзу… В общем — это и не важно, какое — можно и осину, и сосну, и рябину, и ольху, и клён, и кедр, и дуб, и тополь, и ясень, и каштан, и вяз… Любое дерево можно посадить, можно и все их; но в этом дереве мы оставим частичку себя. Мы выбрали берёзу.
— Угадал! Угадал!! Угадал!!! — несколько раз оглушительно громко прокричал леший, и тут поднял в древесной своей руки белую палку.
С ее кончика сорвался поток радужных брызг, поднялся вверх, и так же легко, как орёл паутину, разорвал ту, казалось бы массивную и несокрушимую тучу, которая нависала над Темнинкой. И тут же хлынуло изумрудно-яркое сияние большого мира, закапала с крыш, весело блещущая, и всё усиливающаяся капель. Вместе с птичьим перезвоном, распахнулись двери многих домиков, выбегала детвора, выходили дети — раздались счастливые голоса, смех — но тут же и оборвались — увидели лешего, с криками бросились хорониться в своих избах.