Прорицатель
Шрифт:
— Ты не знаешь смерти, и потому — торопишься. — Гермес улыбнулся. — Предсказывай, незачем умирать!
— Ты говоришь просто и ясно, но за твоими словами всегда чувствуется нечто, чего я понять не могу, — набрался храбрости Калхас. — Так и твой облик. Иногда я думаю, что за ним скрывается другой. Но какой? Скажи мне!
— Просыпайся, — сказал Гермес. — Всему свое время.
С тех пор прошли лето и осень, а Бог все не открывался ему. Калхас боялся, что допустил в своей речи что-то неблагочестивое, но стеклянный шарик изредка все же наливал грудь тяжестью и пастух предсказывал, с облегчением думая, что
Тем неожиданнее была ночь после пира в шатре Александра. Калхас даже не помнил, как заснул. Едва голова его коснулась ложа, он увидел, что находится в гигантском сводчатом помещении, чем-то похожем на пещеру. Темнота источалась незримыми стенами, но — удивительно — она не мешала чувствовать эти стены и видеть блистающий трон, на котором восседала гигантская человеческая фигура. Трон, сам гигантских размеров, стоял прямо посередине залы и был сделан из вещества, противоположного ей.
Как это объяснить? Такое можно увидеть летним безоблачным утром, когда вслед за ясной, нарядной зарей из-за горизонта вдруг начинают плескать потоки горячего, ярко насыщенного света. Он густой и подвижный одновременно, он переливается через восточный край земли и сверкает как мириады корундов. В эти мгновения в нем все цвета, которые может увидеть человеческий глаз, и все их оттенки, улавливаемые разом, без всякого напряжения. Отовсюду раздается шум — это птицы взмывают к небесам, чтобы приветствовать Его, Жаркого Повелителя. Сейчас мир наполнится их песней, а еще — порывами теплого, солнечного дыхания, несущего покой и радость.
Все это было в троне. Осторожно ступая по невидимому полу Калхас шел к нему. Гигант приближался неестественно медленно — не сразу пастух сообразил, что здесь ничего нельзя оценивать человеческими мерками. Трон был гораздо дальше, чем он думал вначале. Перепуганный мыслью о том, что гигант окажется выше любой из Габиенских гор, Калхас хотел остановиться, однако какая-то сила понуждала его идти вперед.
Восседавший на троне оставался недвижим как статуя. И тем не менее он жил. Каждой частичкой своего тела пастух ощущал царственную мощь, исходящую от него. Она, словно дуновения ветра, заставляла ослепительно-белые облачения гиганта колебаться. Он смотрел куда-то в темноту, но смотрел не так, как это делает предающийся размышлениям человек. Он был внимателен, ибо что-то видел там, но сколько Калхас не оглядывался назад, разглядеть это в темноте глазам пастуха не удавалось.
Путь закончился неожиданно. Еще мгновение назад Калхасу казалось, что гигант все так же далеко от него. Но словно невидимая длань скользнула по его глазам, раскрывая их — и аркадянин обнаружил, что стоит прямо перед троном. Каждая из золотых сандалий гиганта была больше человека во много раз. Калхас не поднимал взора, он боялся, что один вид того, кто восседает на солнечном свете, раздавит его как муравья. А когда он заметил, что гигант перешел в движение — отпрянул в ужасе, закрывая руками голову.
Однако чужая воля вновь овладела им и удержала перед троном. Затем пропал ужас, а глаза оказались в состоянии без страха взирать на гиганта и — более того — видеть его всего. Лицо хозяина этого странного места менялось, черты его смягчались и становились все более знакомыми.
— Гермес! — воскликнул пастух, узнавая своего покровителя.
— Да, — произнес бог. — Ты жаждал видеть мой истинный облик.
Калхас хотел с благоговением опуститься на колени, но Гермес мановением руки запретил ему делать это.
— Где мы? — возбужденно спросил аркадянин. — Я думал, твой трон на Олимпе.
— Это и есть подлинный Олимп, дельфийский омфал, земной якорь. Это самая сердцевина мира. Золотые чертоги — для Зевса, который правит. Сердцевина мира — для меня, который предопределяет. Я — вестник, но я — и тот, кто подает весть. Время верным псом бежит по моему следу. Зевс — другой, но Зевс — это тот же я, и мое лицо, которое ты видишь сейчас, далеко не единственное. Вот знание, о котором ты мечтал.
— Чем я заслужил?..
— Ничем, — засмеялся Гермес. — Я вложил в твое сердце умение слышать. И я же привел тебя сюда. Ты услышал мой зов.
— Благодарю тебя, но не понимаю. Гермес, Величайший, твои вести спасали жизнь Эвмену и Дотиму, я уверен, что это ты помог мне вернуть Гиртеаду. Ты приблизил меня к событиям, от которых зависит судьба стольких людей. Но я не чувствую себя избранным. Я по-прежнему ничего не понимаю и не знаю своего предназначения. Каждый раз, когда Ты открываешься мне, я оказываюсь в еще большей тьме и неведении. Вместо мудрости я нахожу в себе растерянность. Твой смех не дает мне молиться о близких, а я желаю им блага гораздо больше, чем себе. Но Ты обращаешься только ко мне. Зачем я нужен Тебе? В чем моя цель?
— Даже если я наделю Калхаса силой чудотворца, ему все равно это покажется искушением, — глаза Гермеса по-прежнему оставались безоблачно-ясными. — Отчего ты уверен, что знание Цели избавит тебя от вопросов и мучений? Отчего ты думаешь, что мои слова хоть в чем-то будут отличаться от того, что подсказывает тебе твой здравый смысл?
— Вначале я полагал так: справедливость в том, чтобы миром правили потомки Царя. Боги пекутся о справедливости, поэтому я и оказался рядом с Эвменом. Возможно, они станут помогать ему еще каким-то образом. Но ныне, чувствую, вокруг стратега сгущаются недобрые силы. Ясно, что мои предсказания только помогают, но сами по себе принести победу не смогут. Так где же тогда боги, Гермес?
— Боги следят за Эвменом. Но не представляй себе богов воспитателями, которые только тем и занимаются, что журят напроказивших учеников. Нет, пастух, Цель твоя не там, где ты ее ищешь. Она проще и лучше.
— Так объясни!
— Теперь ты говоришь со мной иначе, чем год назад. Заметил? — улыбка Гермеса стала более серьезной. — Не потому, что в тебе убавилось благочестия. Просто ты стал видеть дальше. Поэтому постарайся понять: ты должен взрослеть, быть мудрей, видеть дальше, любить жену, предсказывать Эвмену, быть справедливым — вот твои цели.
— И все?
— Ты думаешь, этого мало? Ты хочешь, чтобы я высказал все в одном слове? Не будет этого, да и невозможно. Ищи такое слово сам.
— Ты опять слишком прост, — сокрушенно вздохнул Калхас. — И опять скрываешься от меня.
— Наоборот — открываюсь!
Гермес спустился с трона и неожиданно оказалось, что ростом он равен Калхасу.
— Пойдем, прорицатель, настало время возвращаться на землю.
— Уже? — пастух почувствовал в душе пустоту. — Так быстро! Я не успел ничего понять.