Прорицатель
Шрифт:
Когда солнце встало над горами, всадники остановились на краткий отдых. Люди Эвмена пустили по рукам несколько бурдюков с крепким, настоявшимся вином. Сделал глоток и Калхас, но легче от этого не стало. Вино было ледяным, от него ныли зубы и хотелось чихать. Только ближе к полудню солнце начало немного греть спины. Однако Калхас болезненно передергивал плечами — сочетание холодного воздуха, бьющего в грудь, и томящего тепла, давящего на спину, было неприятным.
Между тем прогревалась и земля. Над ней стал подниматься пар, размывавший очертания окрестных гор. Звуки от ударов копыт стали более глухими и влажными. Калхас привык уже проводить в седле целые дни, поэтому особенной усталости не чувствовал. Но им овладела сонливость. Сквозь слипающиеся веки он наблюдал, как слуги поддерживают тяжко нагруженных вином сатрапов, и думал о том, что и ему не помешала бы такая помощь. Тело стало безвольным как мешок; то и дело проваливаясь в липкую темноту сна, Калхас с трудом удерживал себя от падения. Укутанные туманной пеленой мимо проносились деревни, небольшие лагеря отрядов Амфимаха, ровные посадки вдоль дороги.
К вечеру они повернули с нее направо. Поплутав между зарослями колючего кустарника, всадники оказались около самого подножия гор и направились прямо к солончаковой пустыне. Горы заворачивали к северу, снижались и все меньше растительности оказывалось на их пути. Земледельцы здесь уже не жили, лишь однажды им попались кострища давно уже покинутой стоянки кочевников. Редко пробивались на поверхность ручьи, и вода в них была холоднее ночного мороза.
День прошел в тоскливой дремоте. Закусывали на ходу, но еда вкупе с тяжелым солнцем только добавляла одури. А когда светило стало клониться к хмурому западу, с гор опять повеяло прохладой.
Вечером они достигли солончаков. Горизонт неожиданно распахнулся, и всадники увидели перед собой пустое, ровное, словно стол, пространство. Молчаливые и мертвые земли умирающее солнце наполнило багряно-серыми разводами. Просоленная почва вспыхивала изумрудными, голубыми огоньками — эти вспышки резали глаза, и Калхас, устало зажмурившись, повернул лицо в сторону гор. Некоторое время он давал глазам отдыхать, а когда открыл, увидел, что к ним приближается большой отряд конных и пеших воинов.
— Дотим! — раздался голос Филиппа.
Телохранители сатрапа, с лязгом вытащившие мечи из ножен, стали прятать оружие.
Наемник осунулся. Варварские одежды, намотанные на него, делали облик Дотима страшным. Он мрачно посмотрел на сатрапов и приветствовал только автократора.
— Я оставил на Царской дороге заставу, а всех остальных перебросил сюда, — сообщил аркадянин стратегу. — Только какой прок? Нас сметут, как слон паутину.
Сатрапы зашушукались.
— Не печалься, Дотим. Я думаю, Антигон долго не рискнет напасть на нас.
Эвмен неторопливо поведал о своем плане, и впервые за этот день Калхас почувствовал толику облегчения. На лицах сатрапов и военачальников была написана надежда, смешанная с сомнением. Дотим расхохотался и в одно мгновение стал озорным.
— Это мне нравится! Если Фригиец попадется на нашу удочку, память о его глупости переживет нас всех!
— Попадется. Я уверен, — твердо сказал Эвмен.
Они направились к широкому склону горы, хорошо видной с солончаков. Телохранители Эвмена достали из седельных мешков размеченные узлами мерные веревки. Разъезжая по склону, люди Тиридата принялись обозначать место для лагеря на тридцать тысяч человек. В это время остальные, рассыпавшись вокруг них, собирали хворост и складывали костры на расстоянии двадцати локтей один от другого.
После дня, проведенного в седле, Калхас с трудом передвигал ноги, и все же он старался не отставать от Дотима. Оживившийся, повеселевший вождь наемников энергично врубался в заросли кустарника. Пастух скручивал из срубленных ветвей какое-то подобие вязанок, и аркадяне уносили их в сторону лагеря. Иглы больно впивались в руки, но Калхас только шипел, не прекращая работы. Солнце уходило за горизонт. Когда наступит темнота, разведчики Антигона — если они уже рядом — должны увидеть огни большого лагеря. Дозоры, отправленные в глубь пустыни Дотимом, не подпустят их слишком близко, так что Фригийцу придется долго подумать, прежде чем бросать свою утомленную переходом по солончакам армию против огромного воинского лагеря. В морозную, ясную ночь свет от костров будет заметен издалека.
Лишь когда на темнеющем склоне вспыхнуло множество огней, Дотим позволил себе передышку.
— Как Гиртеада? — спросил он.
Сердце Калхаса опять сжала боль.
— Ждет.
— По-моему, это должно произойти вот-вот, — беззаботно сказал наемник.
— Да, — закусил губу пастух. — Может быть, уже сейчас.
— Здорово! Обещаю тебе, что после победы я просто до безобразия напьюсь за ваше здоровье.
— Хороший ты человек, — пробормотал Калхас. — Давай не будем загадывать.
— А что тут загадывать? — Дотим принялся поносить Антигона. Он отказывал соперникам Эвмена не только в уме и полководческих способностях, но даже в человеческом облике. Можно было подумать, что автократору противостояла некая помесь змеи и лягушки, трусливая и отвратительная. Наемника не интересовало противоречие его представлений с реальностью, он просто отмахивался от него и продолжал делить мир по критерию преданности Эвмену. Само собой, вслед за Фригийцем очернению поверглись сатрапы. Калхас подлил в огонь масла, рассказав о той панике, которая охватила их при известии о приближении Антигона.
— Вот и все! Наглости как не бывало! — донельзя развеселившийся Дотим оглушительно хлопал себя по ляжкам. — Нет, победив Антигона, Эвмен должен взять в руки кнут и хорошенько пройтись по их спинам. Пусть учатся смирению! Нет — почтению!
Солдаты, которые носили хворост, сообщили, что набрано его уже достаточно. Дотим тем не менее разворошил еще один куст и только после этого направился к ложному лагерю.
От обилия костров мнилось, что на горном склоне занялся пожар. С шипением и треском взмывали россыпи ярких искр. Огонь постоянно менял цвет, форму: то он прижимался к земле, то стремительно рвался вверх, к непроницаемо-черному небу.
Когда Дотим и Калхас подошли ближе, стали заметны темные, немногочисленные фигуры людей, снующие между кострами и подбрасывающие в них хворост. Вождь наемников опять помрачнел:
— Если мои заставы пропустят сюда разведчиков Фригийца, я самолично сдеру с их командиров шкуры. Что говорят боги, Калхас? Они понимают, от какой случайности зависит наша судьба?
— Не знаю. Пока они молчат. — Пастух дотронулся до шарика. Тот был равнодушно-прохладен и невесом — словно простая стеклянная безделушка, а не талисман, подаренный Гермесом. — Я больше надеюсь на твои заставы, чем на богов.