Пророчица
Шрифт:
Ответа не было. Он постучал еще раз, понастойчивее. Подождали. Ничего не происходило.
Первым не выдержал Виктор:
— Погоди здесь, я сбегаю — в окно попробую заглянуть, — сообразил он и быстро, почти бегом бросился к входной двери. Антон остался у двери соседки, и сердце у него, как он рассказывал, сжалось нехорошим предчувствием: все было так ужасно, что можно было ожидать чего угодно. Через пару минут ожидания щелкнул английский замок, и дверь открылась. На пороге стоял Витя.
— Сбежала, — сообщил он, захлебываясь от возбуждения. — Что я тебе говорил?! Нету ее. Окно открыто, и в комнате пусто. Через окно вылезла. Я подбежал — смотрю окно открыто, только притворено — заглянул: никого не видать. Я залез — и точно: пусто. Смотри сам.
Ошеломленный Антон зашел в комнату и остановился у порога. Сказать ему было нечего, и в голове у него была сплошная муть и неразбериха: что происходит? как это понимать?
Виктор тем временем оглядывал комнату Калерии, хотя
— Что это вы здесь делаете? — раздался за спиной Антона дрожащий от волнения и растерянности знакомый голос. — Что всё это значит?
Антон резко повернул голову — за его плечами, на пороге своей комнаты стояла Калерия и с выражением на лице, свидетельствующем о полном непонимании происходящего, смотрела на Виктора, который, всё еще стоя на коленях, полуобернулся и так же ошарашенно глядел на соседку.
Глава 8. Хоть убей, следа не видно…
Вот и Пушкин нам пригодился. Действительно, было бы даже неприлично использовать для заглавия квазипушкинскую строку и пренебречь истинно пушкинским наследием. Тем более, что именно в этой главе даже самому невнимательному читателю должно стать окончательно ясно, что ситуация, в которой очутились жильцы нашей квартиры, оказалась исключительно запутанной, темной во всех отношениях и не дающей надежды на какой-то разумный выход из нее. «Мутно небо, ночь мутна», как сказал поэт, и «страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин».
Причем главным источником страха было не столько кровавое злодейство само по себе — хотя, сами подумайте, каково было бы вам продолжать жить в такой квартире, выходить в почти неосвещенный коридор, выглядывать из расположенного на первом этаже окошка в сгущающуюся вечернюю тьму: одного этого достаточно, чтобы мороз пробежал по коже, — но всё же еще более устрашающим было ощущение полной непонятности механизма преступления, если здесь уместно употребить это слово. Кто так жестоко расправился с Жигуновыми? зачем? как ему это удалось и куда он делся? что у него на уме? а, может, он и вовсе безумный? Никаких ответов — даже гипотетических — на эти и связанные с ними вопросы не было, и невозможно было себе представить, каковы могли бы быть ответы. Какой-то кровавый туман, фигурально выражаясь, сгустился над нашей квартирой — туман, из которого в любой момент мог вынырнуть какой угодно бес или монстр. Я сам чуть позднее оказался в этой же самой ситуации и хорошо помню жуть, охватывающую душу, когда, проходя по коридору, невольно бросал взгляд на опечатанную дверь жигуновских комнат. Кроме того у моих соседей была еще одна причина, нагонявшая на них страх, однако об этом обстоятельстве чуть позже.
В предыдущей главе — в ее начале — я описывал события, опираясь на рассказ Виктора, да иначе и быть не могло: только он был в состоянии сообщить, как он провел ночь и как он обнаружил убитого Жигунова. Никто не мог подтвердить или поставить под сомнение правдивость изложенной им версии. Дальнейшие события происходили на глазах уже двух человек: Виктора и Антона. Я расспрашивал их и по отдельности и вместе и должен сказать, что их свидетельства практически совпадали друг с другом, то есть, если исключить возможность их предварительного сговора, мы можем заключить, что их совместный рассказ в достаточной мере правдив (не говоря, конечно, о тех высказываниях, в которых они сообщали о своих мыслях и переживаниях, и вынося за скобки мои невольные комментарии при пересказе мной услышанного). В этой главе я могу опираться на рассказы всех троих своих соседей. При каких-то событиях они присутствовали по отдельности, и тогда мы можем заподозрить каждого из них в намеренном искажении истины, но во многих случаях об одном и том же рассказывали двое или даже трое свидетелей, и, если их рассказы в основном совпадают, тогда мы должны, я считаю, воспринимать их как истинную картину происходившего. Разумеется, теоретически нельзя исключить, что все трое сговорились и синхронно лгут о некоторых событиях. Однако такое предположение сразу же завело бы нас в тупик: в этом случае у нас не было бы ни малейшей возможности докопаться до истины, и мы должны были бы сходу отказаться от всяких попыток разобраться в этой истории. Поэтому мы должны — и у нас нет иного выхода — считать, что никакого сговора нет, и, если кто-то из рассказчиков хочет что-либо утаить или прямо солгать, он должен учитывать возможность опровержения со стороны других свидетелей, не заинтересованных в подтверждении его ложного сообщения.
Оставив своих героев на пороге соседкиной комнаты, я должен, продолжая изложение событий в хронологическом порядке, сказать, что состояние всеобщего ошеломления и недоумения, легко объяснимое экстраординарностью ситуации, продолжалось недолго и рассеялось после первых же произнесенных ими фраз.
— Калерия Гавриловна! Поймите… Жигуновых убили!.. Мы… — выдавил из себя Антон, чуть-чуть оправившийся от внезапного появления — сбежавшей? убитой? — соседки.
— Как?! Что ты?.. Кто убил? Почему?.. — только и смогла вымолвить потрясенная известием Калерия.
— Ничего не знаем. Их обоих… Мы беспокоились, что с вами… Вдруг?.. Вы поймите нас… Страшно ведь, ничего не понятно. — Упоминать о витиных подозрениях Антон, естественно, не стал.
Но и загадка с исчезновением соседки разрешилась тут же и очень просто. Выйдя утром на ежедневную пробежку, Калерия столкнулась с тем фактом, что выход наглухо забаррикадирован Витиным телом. (Уже потом она рассказывала мне более подробно и морщась от отвращения: «Лежит там — храпит. Не ворочать же мне его. Да и пахнет от него на весь коридор. И перегаром… и… может, еще чем… Противно…» — прозрачно намекнула она на конфуз, не так уж и редко случающийся с людьми в мертвецки пьяном состоянии. Однако здесь она, видимо, перегнула палку в своем отвращении к Витиным пьяным выходкам. Не только Виктор, что было бы вполне понятно, но и Антон, от которого данный факт было бы невозможно скрыть, об этом ни словом не упоминали. Когда я прямо спросил, не заметила ли она утром чего-нибудь, проходя мимо жигуновских дверей, она, слегка вздрогнув (от запоздалого страха, как я понимаю), уверенно отрицала наличие каких-либо указывающих на трагедию признаков: дверь была закрыта, всё тихо). Натолкнувшись на препятствие, Калерия тем не менее не отказалась от своих планов и решила вылезти через окно, благо это оказалось не трудно, после чего она, как обычно, пробегала час по пустынным улицам. Возвращаясь, она машинально направилась к входным дверям и была очень озадачена, обнаружив их распахнутыми настежь. Последующее ошеломление Калерии при виде хозяйничающих в ее комнате ребят уже известно читателю.
После краткого рассказа об увиденном у Жигуновых — Калерия при этом не выразила желания взглянуть на это собственными глазами, и вряд ли можно этому удивляться — было принято единогласное решение вызвать милицию. «Скорая помощь» была бы здесь неуместна, а что еще можно было бы предпринять в данных условиях? Антон вызвался сбегать к телефону и, одевшись попристойнее, быстрым шагом, временами переходящим в трусцу, отправился к телефонной будке, находящейся около новых домов — Калерия видела его в окно, — а затем быстро возвратился обратно.
— Сказали, что сейчас подъедут, — сообщил он встречавшим его в коридоре соседям. Действительно, не прошло и полчаса, как к дому подъехал «газик», из которого вышли три милиционера во главе со старшим лейтенантом. До того, как они приехали, рвущийся в бой и не способный сидеть без движения Витя предложил более внимательно осмотреть место преступления, но более осторожный (и, возможно, более впечатлительный — как он ни крепился, лицезрение мертвых тел и луж крови далось ему нелегко; а кому оно могло понравиться?) Антон не только сам решительно отказался еще раз переступать жигуновский порог, но и внушительно предостерег Виктора от таких действий: «Надо всё оставить как было, иначе милиции это не понравится, да и лишних следов можем натоптать». Как показало всё дальнейшее, это было в высшей степени правильное и предусмотрительное решение. К счастью, Витя согласился с ним и жигуновская дверь осталась нетронутой до приезда милиционеров. Таким образом, весь недолгий период ожидания мои соседи провели в своих комнатах, в одиночку размышляя о случившемся. Калерия при этом немного всплакнула — сам Жигунов, насколько я знаю, не пользовался у нее симпатией, но с Пульхерией они давно поддерживали приятельские, можно сказать, отношения. Антон при виде всхлипывающей и шмыгающей носом соседки попытался выдавить из себя какие-то слова утешения, но не зная, что тут говорить, после невнятного сочувственного мычания махнул на это рукой и, проводив Калерию до ее двери, сам скрылся в своей комнате. Не исключаю, что он и сам испытывал какие-то жалостливые чувства, — всё же он знал Веру Игнатьевну с детства, и хотя в последние годы он относился к чете Жигуновых настороженно и скорее презрительно (сужу об этом по отдельным замечаниям, проскальзывавшим в наших разговорах, которые мы вели задолго до описываемых событий), но детские воспоминания о тете Вере, время от времени, как я предполагаю, угощавшей соседского мальчика пирожками с капустой или что-то подобное, тоже со счетов не сбросишь. Трудно ожидать проявлений какой-то печали со стороны Виктора — Жигуновы были ему никто, и никакие сентиментальные воспоминания его с ними не связывали, однако, не думаю, что и он остался к их внезапной смерти совершенно равнодушным. Картина зверского убийства (не в пьяной драке у пивной или на танцплощадке — это было бы еще в порядке вещей, и вряд ли бы потрясло закаленного Виктора, — а в тихой коммунальной квартире), усугубленная при этом воспоминанием о только что слышанном предсказании: кровь на стенах, кого угодно вывела бы из равновесия, и Виктор не оказался здесь исключением, несмотря на свой легкий характер и отсутствие привязанности к покойным.