Пророк
Шрифт:
– Ты говоришь так, будто наперед знаешь, что не сегодня, так завтра одного из нас не станет, Куницын прищурился, дым от короткой сигареты разъедал глаза.
– Майор Грушин сказал, что разбирательство по происшествию в Чечне закрыто окончательно, даже дела уголовного не возбуждали.
– А мне кажется, – отозвался Иван Маланин, – нас из-за него тут и держат. Снова приедет следователь и станет допытываться.
– Пусть допытывается, – зло ответил сержант Куницын, – мы знаем, что говорить.
– Повторю то, что
– Никто не виноват, – сержант Прошкин подхватил со стола карты, посмотрел на них и с досады плюнул. – После того как мы чеченскую деревню раздолбали, не везет мне в картах, одна дрянь в руки идет.
– Хороший игрок и с плохими картами выиграет.
– Следователи ни хрена нам не сделают, – сказал Иван Маланин. – Майор Грушин уже один раз нас прикрыл, прикроет и второй раз, майор своих не сдаст.
– Не сдаст, потому что не знает, как было на самом деле.
– Не знает… – усмехнулся Куницын. – Слепой не догадается, как оно было на самом деле.
Мы можем московским следователям голову морочить. Кто был на войне, тот сразу поймет, что к чему.
– Когда они, наконец, снайпера поймают? Лично мне умирать неохота, – Уманец положил перед собой сжатые кулаки, большие и тяжелые.
– Наше отделение в командировку не отправят до тех пор, пока снайпера не поймают, – подытожил сержант Куницын.
– И коню понятно, что он именно за нами охотится, – Уманец с тревогой глянул в узкую амбразуру и с облегчением вздохнул, завидев исчезнувшего было из поля зрения Сергея Бронникова. Сержант протирал краем плащ-палатки забрызганный моросящим дождем автомат.
– Не найдут они его, – вздохнул Куницын. – Если сразу не взяли, значит, он хитрее их.
– Не по себе мне, ребята, – Уманец раскурил сигарету. – Мы сидим себе, в карты играем, разговариваем, а, может, он уже в темноте притаился и одного из нас на прицел взял? Следователи нас как живую приманку используют.
– У тебя есть предложение, как исправить ситуацию? – хмыкнул сержант Куницын.
Уманец подался вперед:
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– Не понял…
– Мы сами должны снайпера взять. Мне моя жизнь дорога, да и ваши, ребята, тоже. На нас им наплевать. Видел, как ребят похоронили? Ни почестей тебе, ни салюта, закопали, будто они бомжи какие-то. Город спит и во сне видит, как нас пятерых – оставшихся в живых – перестреляют. Я знаю, Грушин с генералом говорил, просил, чтобы наше отделение в соседний ОМОН перебросили, а тот сходу ему отказал. Кому охота к себе в часть прокаженных брать? С нами теперь поступают, как с рижским ОМОНом, помнишь? Как стрелять, так их командиры послали, а как признаться, что приказ был отдан, так нет виноватых, сами отдувайтесь.
– Не паникуй, – сказал Куницын.
– Я не паникую,
– Мы за ребят отомстили, это правильно.
Но и они, как оказалось, мстить умеют.
– Не дури. В Ельск ни один чечен не сунется.
– Наняли они кого-то, у них денег немерено, – предположил Куницын.
– Нам от этого не легче.
– Карты розданы, играть будем или как?
Куницын, ничего не отвечая, встал, подошел к магнитоле, нажал клавишу. Кассета прокрутилась недолго, индикаторная лампочка моргнула и погасла.
– Я же говорил, надо радио слушать, магнитофон быстро батареи садит!
– Говорил, говорил… – пробубнил Куницын и положил руки на холодную, нетопленую металлическую печку. Он стоял неподвижно и, казалось, вслушивался в тишину, пытаясь разобрать в ней невнятные звуки ночи. Лицо его сделалось серым, губы побледнели, приобрели фиолетовый оттенок.
– Ты чего? – встревожился Уманец.
– Я, ребята, во всем виноват, – глухо проговорил сержант Куницын.
– О чем он? – понимая, что Паша сейчас немного не в себе, спросил сослуживцев Маланин.
Уманец лишь вздохнул.
– Самому тошно. Когда мы в дом гранату бросили, когда стреляли, казалось, все правильно делаем. Злость тогда у меня была…
– Праведная злость, – добавил сержант.
– А теперь такое чувство, будто все зря.
– Поздно об этом говорить. Я виноват. Это я заставил вас на кладбище поклясться, что отомстим. Вы же не хотели?
– Мы все правильно сделали! – выкрикнул Уманец, ударяя кулаком по столу, да так сильно, что карты подпрыгнули.
– Нутром чую, зря я вас тогда принудил. Надо было одному поклясться.
– Так, – проговорил Уманец, – началось!
У тебя, Куницын, крыша поехала. Слабак ты! Чеченских ублюдков замочил и переживаешь, будто детей родных похоронил? А они что, жалеют наших?
– Одно дело – война, а это – убийство.
– Ты лучше о ребятах вспомни, они-то за что полегли у себя дома?
– Не знаю, – Куницын тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. – Я одно знаю, что не хотел этого.
– Хотел не хотел, какая теперь разница? О себе думать надо. Пока мы сами снайпера не изловим, охота На нас не закрыта.
На горке за лесом блеснули фары машины.
– Несет кого-то нелегкая, – проговорил Прошкин, снимая автомат с предохранителя. И, странное дело, на душе стало легче: дорога наконец подала признаки жизни. До этого ему казалось, что весь мир забыл об их существовании.
Автомобиль выскочил на прямой участок шоссе. Водитель, заметив красный сигнал, сбавил скорость, но не нервно, а спокойно. Без визга покрышек машина застыла в пяти метрах от шлагбаума. От колес поднимался легкий пар, фары выхватывали из темноты свежеотсыпанный песок площадки и бетонную дорожку, ведущую от укрытия к асфальту.