Прощай ХХ век (Память сердца)
Шрифт:
Света, окончив Бауманское училище, поступила в аспирантуру и затем там же много лет преподавала. Рита замечательно училась в Ленинграде, я ездила ее навещать, впервые побывав в городе, впоследствии сыгравшем большую роль в моей жизни и ставшим навсегда любимым. После института Риту распределили на работу в Свердловск, ныне Екатеринбург, и она уехала туда с несколькими своими сокурсниками. Там она обрела семейное счастье, родила детей и затерялась для меня во времени и пространстве, но навсегда осталась в сердце, как одно из самых ярких, добрых, счастливых и нежных воспоминаний. Все мои подруги вышли замуж. Одни разводились и снова пускались на поиски близкого человека, другие живут со своими мужьями, проходя путь, предназначенный каждой отдельно в соответствии с их духовными накоплениями. Мне предстояла совсем другая жизнь. Когда-то великий реформатор русского театра Немирович-Данченко сказал, что человек, в отведенное ему Богом время, проживает не одну, а много жизней. К такому же выводу я пришла самостоятельно. Сейчас, я стою перед новой жизнью, чтобы войти в нее нужно только переступить черту…
Глава 3
Мир вокруг меня. Вологда. Чехословакия
Какими самостоятельными мы были с самого детства! Самостоятельности сопутствовали независимость и внутренняя свобода. Однако мы делали много ошибок, которых можно было избежать, полагайся мы больше
Лето 1964 года я провела, готовясь поступать в Ленинградский государственный университет на отделение археологии, отправив туда документы сразу же по окончании школы. Я все-таки связывала свое будущее с историей и с самой любимой ее частью — историей древнего мира и археологией. Незадолго до начала вступительных экзаменов я получила свои документы обратно с запиской о том, что для поступления в университет на специальности, связанные с историей и другими общественными науками, необходим стаж работы в течение двух лет. Тогда таким дисциплинам обучали людей более зрелых, получивших определенный жизненный опыт, потому что многие дипломированные историки шли на партийную работу. В КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) существовала система подготовки партийных кадров: ВУЗ, работа в комсомольских организациях, начиная с маленьких должностей и кончая каким-нибудь комсомольским руководителем, а затем переход в партийные органы и все с начала — подъем снизу вверх. Редко, кто добирался до верхушки, минуя промежуточные ступени, во время которых люди набирались опыта и дополнительно обучались в Советской партийной школе. Правда, набирались они не только положительного опыта, но и опыта бюрократического и коррупционного. Среди партийных руководителей редко встречались по-настоящему убежденные, верящие в коммунистические идеалы люди, сюда стремились, в основном, карьеристы, те, кто не блистал какими-либо талантами, но страстно хотел «выйти в люди», стать лидером, иметь привилегии. Как правило, эти люди дослуживались до определенного уровня и получали хорошие квартиры, государственные дачи, автомобили, право получать дефицитные продукты и промышленные товары в специальных магазинах-распределителях, куда не было доступа простым смертным. При Советской власти партия и государство провозглашались единым целым. То есть партия руководила государством. Всемирный опыт показывает, что любой государственной власти, в той или иной степени, сопутствуют бюрократия и коррупция. В нашем Советском государстве партийная иерархия способствовала развитию коррупции, но противовесом ей были коммунистическая идеология и «моральный кодекс строителя коммунизма». Замешанные на страхе перед «вышестоящими товарищами», они сдерживали многих партийных функционеров. В сегодняшней России идеологии нет, мораль считается пережитком прошлого, поэтому бюрократизм и коррупция цветут махровым цветом, и кто знает, удастся ли их остановить. Меня тогда такая карьера не увлекала, причисляя себя к интеллигенции, я на бюрократов смотрела свысока.
Известие о том, что мои документы не взяли на исторический факультет Ленинградского университета, меня просто убило, тем более что на принятие решения, куда пойти учиться, оставалось чуть больше недели. Очень не хотелось учиться в Вологде, казавшейся стоячим болотом по сравнению с теми городами, куда ехали поступать в институты мои лучшие подруги. Меня притягивало все новое, неизведанное, любые перемены казались лучше, чем жизнь в провинциальном городе. Мама предлагала мне поступать на исторический факультет Вологодского педагогического института, но там не было археологии. И тогда я решила поступать на факультет иностранных языков, уже тогда престижный и известный в Вологде. Вспомнились уроки любимой учительницы английского языка, Лиллы Николаевны Лихачевой. Эти уроки стали последней гирькой на весах судьбы, склонившей меня к этому решению.
Все же полной уверенности в том, что я на правильном пути у меня еще не было, и экзамены я сдавала равнодушно, без страха, а потому все прошло легко и просто. В августе 1964 года вместе с несколькими своими бывшими одноклассницами я стала студенткой ВГПИ. Весь первый год учебы я колебалась и думала: учиться мне здесь или бросить и идти приобретать практику для поступления в университет через два года. Эти колебания сказывались на учебе — первый семестр я училась кое-как. Мне не нравилось все: само здание факультета, старое с клетушками-аудиториями, в которых ютились группы по десять, одиннадцать человек; методы преподавания, основанные на зубрежке, почти школьная занятость по шесть-восемь часов в день плюс самостоятельные занятия в лингафонном кабинете и ежедневные домашние задания по языковым дисциплинам. Рушился миф о свободной студенческой жизни, к которой я так стремилась. Нужно было вкалывать постоянно, а результатов на первых порах не было видно. Кроме того, мне казалось странным, что преподаватели мотивировали нас к учебе, в основном, бесконечными нотациями и выговорами за плохие знания. Все это было унизительно и обидно, казалось несправедливым и не вызывало желания учиться. Ненавидя любое насилие над личностью, я бы ушла из института, если бы не случай. Во втором семестре нам прочел лекцию на тему своей научной работы Владимир Александрович Хомяков, заведующий кафедрой английской филологии. Это был настоящий ученый, талантливый, умный и увлеченный своим делом. Встреча с ним поставила все на свои места. «Вот кем я хочу быть — ученым», решила я. Владимир Александрович пригласил всех желающих заниматься под его руководством студенческой научной работой, я была одной из первых в этом списке. Конечно, моя первая работа не представляла собой ничего интересного, но именно с этого момента я сделала очень важный шаг — поставила перед собой цель и стала стремиться к ней. Тогда же мне в руки попала первая неадаптированная книга английского автора, которую я прочитала от корки до корки со словарем, тетрадкой и ручкой, выписывая почти каждое слово и переводя его на родной язык, а затем заучивая наизусть. С каждой новой книгой слов приходилось выписывать все меньше, и, уже на втором курсе я запоем читала на английском языке почти без словаря. С этого началась моя настоящая учеба, порой однообразная и трудная, но, без сомнения, интересная и нужная.
Учеба, в основном, давалась легко, потому что она заключалась в чтении, написании конспектов, в выступлениях на семинарах и в ролевых играх. А чтение и лицедейство всегда были моими любимыми занятиями. Я не напрягалась излишне, зато все свое свободное время проводила в областной библиотеке. Еще в одиннадцатом классе, когда библиотека располагалась в помещении бывшего Дворянского собрания (теперь — это областная филармония), я познакомилась с Марией Геннадьевной Ильюшиной, заведовавшей отделом иностранной литературы. Ее высказывания о книгах, авторах, людях казались мне необычайно глубокими и остроумными, а сама она недосягаемой. К ней в отдел ходили, представлявшиеся мне необыкновенными, люди, не только для того, чтобы почитать книги на иностранных языках или посмотреть новые иностранные журналы, но и пообщаться с Марией Геннадьевной, со временем ставшей для меня просто Машей. Имея московское
Наверное, оттого что я смотрела на нее тогда, открыв рот и в моих глазах читался щенячий восторг, она как-то незаметно, с присущей ей деликатностью, включила меня в круг своего общения. Сначала в общий, а когда я стала студенткой, то и в ближний круг. Мне было всего восемнадцать и уже восемнадцать лет, когда кроме родительской опеки человеку нужно влияние извне, нужен умный старший товарищ, готовый поделиться с тобой опытом без назиданий и наставлений. Среди моих друзей таким товарищем стала Маша Ильюшина. Она помогала мне ориентироваться в современной жизни, подарила простое общение на равных правах, объяснила то, что родительское поколение даже не обсуждало. Дружба с ней, открывая ранее не известный мне мир, расширяла сознание, учила примериваться к разным обстоятельствам и находить свое место в них, постигать других людей и справляться с трудностями общения. Выражаясь научным языком, можно сказать, что дружба с Машей помогала мне подсознательно и сознательно моделировать свое будущее поведение, работу, взаимоотношения с людьми. Принимая во внимание безупречную порядочность моей подруги, ее высокую культуру и большие знания литературы, живописи, театра и кино, я получила тогда бесценный опыт, отразившийся на всей моей последующей жизни. Этот опыт я вынесла из наших почти ежедневных встреч в течение нескольких лет, разговоров, походов в кино и в театр, совместной поездки в Прибалтику, моего знакомства с чудесной Машиной мамой и ее домом, где была масса недоступных мне тогда книг. То есть, она впустила меня в свою жизнь и подняла до своего уровня развития. Маша была и остается моей старшей подругой и наставницей, которая редко давала мне советы, еще реже критиковала мои глупые поступки (а их было немало), но, тем не менее, преподала мне гораздо больше уроков, чем все мои преподаватели вместе взятые.
Мое школьное библиотечное образование было мало и отрывочно, но позволяло ориентироваться в книгах, заказывать их из центральных библиотек, быть здесь просто своей. Вместе с библиотекой я переехала в новое здание на улице Марии Ульяновой, где у Маши появился небольшой читальный зал. Иногда я думаю, что библиотека дала мне даже больше, чем институт. Я забегала туда после института и вместо института, просиживала в читальных залах все субботы и воскресенья. Тут было все, в чем я нуждалась — книги, журналы, интересные люди, свобода. Здесь у меня появились друзья, связанные с наукой, культурой, театром и кино. Здесь я ближе познакомилась с Нэлей и Викой Пелевиными. Вика была старше, поэтому с ней я подружилась позже, а Нэлечка, моя ровесница, очаровала меня сразу и навсегда. В молодости все девушки прекрасны, но от нее веяло такой нежностью, женской «манкостью», умом, знаниями и очарованьем, что она действовала на мужчин и на женщин одинаково неотразимо. Многие пытались подражать ей в манере одеваться, говорить, общаться, но бесполезно. Нэлечка такая одна! И что замечательно, ни годы, ни трудности ее не берут, она и сейчас такая же. При всем этом, она никогда не гордилась собой и своей властью над людьми. Напротив, своим негромким голосом, манерами прекрасно воспитанного и глубоко образованного человека, она притягивает к себе, делает общение простым и легким. Так щедро одаренная природой, она не могла не стать известным и значительным человеком в жизни вологодского общества. И теперь это уже Нэлли Николаевна Белова, директор областной научной библиотеки, человек, который знает о книгах все, женщина, чьими трудами отремонтировано и приведено в достойный вид здание, переданное библиотеке администрацией области. Нэля и ее муж, реставратор, историк и общественник, Сергей Белов, известны в Вологде, области и за ее пределами. И сейчас, когда в России культурный слой настоящей интеллигенции истончился невероятно, Маша, Нэля и Сергей, вместе с такими же немногими людьми стоят на страже вологодской культуры, не давая ей совсем исчезнуть.
Театр. Им бредят почти все молоденькие девушки, мечтая стать знаменитыми актрисами, как та, и вон та, и вот эта.… Как хорошо, что я переболела театром в школе и в институте. Наверное, всем кто хочет посвятить себя театру, нужно начинать с художественной самодеятельности. Если у человека есть голова на плечах, он, пройдя школу народного театра, поймет, стоит ли ему заниматься этим делом профессионально, есть ли в нем искра Божья, глубина характера и чувств, знание жизни и людей, способность пропускать через себя и передавать зрителям чужие мысли и чувства. И что еще очень важно, открыв в себе талант, посвятив себя служению искусству, отказаться от многого, может быть, даже от семьи. Примеров такого беззаветного служения достаточно. Великие актеры и актрисы редко счастливы в быту. Весь пыл своей души, накал страстей они переживают и проживают на сцене, и на обычную жизнь их просто не хватает ни эмоционально, ни физически.
В первый год моей учебы в институте появился студенческий театр. Могла ли я пройти мимо этого события? Нет, конечно. Занятия по сценическому искусству и по гриму, репетиции спектаклей проводила актриса областного драматического театра. Мы ставили пьесу Арбузова «Город на заре». Ни мои товарищи по театру, ни я не знали настоящей истории создания этой пьесы, не знали, как на самом деле строился город Комсомольск-на-Амуре, о котором в ней шла речь, и с восторгом изображали комсомольский энтузиазм молодых строителей, любовь и борьбу с врагами социализма.
Через несколько лет после этого, учась в Ленинграде, в аспирантуре, я узнала, что на самом деле, город строили, главным образом, заключенные ГУЛАГа. Сосланные туда же уголовники, обворовывали и убивали и без того, гибнущих тысячами голодных и больных «политических» и романтиков, поверивших призывам «партии и правительства» ехать на стройки Сибири, осваивать новые территории. Пьеса была и об этом, по сюжету там сталкивались комсомольцы и уголовники, и некоторые герои погибали. Но все это было приправлено патриотическим флером, и каждый понимал текст в меру своих знаний о происшедшем. Трудно сказать, знала ли сама наша руководительница обо всем этом. Тем не менее, наш спектакль шел в институте и на сценах военных городков, а также ближайших районных центров «на ура». Например, мы ездили зимой на стареньком автобусе в село Новленское по старой дороге, тянувшейся десятки километров по самому краю Кубенского озера. Я играла героиню и была счастлива. По ходу действия моя героиня слепла, и, когда я, слепая, в старом мамином платье и туфлях пятидесятых годов, выходила к освещенной рампе, и, глядя поверх публики, произносила лирический монолог, зал взрывался аплодисментами. Хорошо, что мне это просто нравилось, а не «сносило крышу», как принято говорить сейчас.