Прощай, пасьянс
Шрифт:
— Прежде чем не сгорел, что ли? — нехотя переспросил Павел, которого никак не привлекали разговоры о смерти.
— Ну да. Не всякий раз тебя с женой зовут на бал, на котором случается пожар. Может, такого никогда не будет. А все радости с ней останутся при тебе. Понимаешь? Так ты говоришь, бал этот происходил в очень богатом доме?
— «Вестник Европы» написал, что тот злосчастный бал давал австрийский посланник. — Он на мгновение умолк, чтобы произнести главное. — По случаю второго брака Наполеона с дочерью австрийской императрицы, эрц-герцогиней Марией-Луизой. — Павел произнес эти имена так, словно перекатывал на языке нечто необыкновенно сладкое, может, кусочек какого-то деликатеса, доставшийся только ему одному.
— Ох, как интере-есно, — протянул Анисим.
— Ты про что?
— Да зовут эту самую эрц-герцогиню интересно.
— А чего уж очень-то интересного? — передернул плечами Павел. Ему не понравилось, что Анисим уцепился за имя женщины, а не сосредоточился на главном — на императоре.
— Да то интересно, — продолжал Анисим, — что ее одну зовут как двух сестер Добросельских.
— Но… она Мария-Луиза, не Мария-Лиза…
— Да это одно и то же, — отмахнулся Анисим. — Не в том суть.
Павел смотрел не мигая. Он попытался свести брови, но кожа на лице была натянута, как на барабане, словно ее кроили из остатков, но тем самым сделали подарок на всю жизнь — ни единая морщинка до сих пор не портила его лицо.
— Знаешь, когда я думаю, до чего они похожи, как две капли воды, мне не по себе делается.
— Почему?
— Что-то от нечистой силы мне в том видится. — Анисим покачал седеющей головой. — Нет, неспроста они попались на пути нашему Федору, эти сестры-близнецы. А стало быть, нам с тобой, Павел, тоже. Хоть он мне и двоюродный брат, но я скажу: сдается, он давно сношается с нечистой силой.
Павел побледнел, темные глаза остекленели, казалось, никогда больше он не сможет моргнуть.
— А иначе с какой бы радости ему так везло? — продолжал Анисим. — За что ни возьмется — вся прибыль ему в руки. Торговал коровьими шкурами — отбоя нет от покупателей. Взялся за козьи шкуры — все тотчас захотели обуться в козловые туфли и сафьяновые сапожки. А с этими английскими каперами? Они хоть раз пристали к нему в море? Нет! Хотя пираты всех наших лальских купцов шерстят и в хвост и в гриву. А он, будто заговоренный, мимо проскакивает.
— Да. Пираты тронули даже Анфилатова, я знаю новость. А ты слышал о капитане Никитине?
— Слыхал, — кивнул Анисим. — Но он-то не просто так, как Федор, мимо них маханул. Он вступил в схватку с каперами. Он их победил. А когда твой братец выходит в море, можно подумать, что все каперы или спать ложатся, или ром хлещут до икоты. Не-ет, тут дело не обходится без нечистого.
— На балу сгорело двадцать человек, — добавил Павел.
— Но никто, кроме Лизаветы, никого не вызвал стреляться, верно?
— Никто, — согласился Павел. — В журнале по крайней мере про то не написали. А мадам Шер-Шальме говорит, что Лизавета тоже не сама вызвала, она подкупила какого-то мужчину. Но на дуэль явилась сама, в мужском платье. Чтобы постоять за своего Жискара.
— Много, стало быть, отдала тому, кто вместо нее вызвал, — восхищенно покачал головой Анисим.
— Едва ли. — Павел пожал плечами. — В Европе с дуэлью просто — там не важно, какого ты сословия, если хочешь отстоять свою честь.
— Ну, у нас ничего такого не выйдет, — хмыкнул Анисим. — Мужик барина не вызовет. Куда там!
— А наш мужик и не почешется вызывать, — усмехнулся Павел, и Анисим увидел перед собой другое лицо — не наивного малого, а самодовольного барина, которому и в голову не придет, что кто-то может, допустим, вызвать его.
А его бы стоило, вдруг со злостью подумал Анисим и почувствовал, как из души что-то поднимается. Батюшка Степан Финогенов не только при своей жизни баловал младшего сына, но и на потом оставил. Похоже, баловства этого хватит Павлу до конца дней. Только неизвестно, долго ли ждать того конца, при его-то развлечениях. Стало быть, и ему, Анисиму, пора кончать рассусоливать, ему следует поспешить сделать то, что задумал. Скрутить в бараний рог свою судьбу и получить недоданное ею через Павла.
Анисим тоже был младшим сыном своего отца, который приходился родным братом Степану Финогенову. Только его отец в отличие от отца Павла строго придерживался дедова завета: все отошло старшему сыну по завещанию. Он не оговорил ни пяти лет брака, ни возраста старшего сына тридцатью годами. Но Анисиму не повезло бы и при такой оговорке, потому что у старшего брата дети посыпались, как пшено из худого мешка.
Анисим уехал в Москву, где попытался вложить свои, впрочем, немалые, средства в доходное, как ему казалось, дело. В извоз. Но что из того вышло — вспоминать не хочется. Не случилось ему удачи. Как и Павел, он был хорош собой сызмальства, женщины рано стали вешаться ему на шею. А он не расцеплял их руки. К тем рукам много денежек прилипло. Это верно. Лошадям на овес не хватало.
Потом они близко сошлись с Павлом, не важно, что тот намного моложе. Когда каждую ночь сидишь за столом, покрытым зеленым сукном, возраст не спрашивают. Его уравнивают бледность лиц при свечах, краснота глаз от вин, преимущественно французских, да худоба кошельков к утру.
А когда рука стала нащупывать дно кошелька совершенно беспрепятственно, они задумали с двоюродным братом свой план. Кстати, родился этот план не без косвенного участия дамского ума.
Мадам Шер-Шальме была хорошо известна в кругах, в которых вращались Павел и Анисим. Последний и ввел в этот круг Павла. Он пришелся по сердцу… впрочем, скорее, по телу и по карману зрелой мадам. Ее интерес удвоился, когда она обнаружила, что милый юноша происходит из тех мест, где живут под деревьями и на деревьях меха, из которых можно шить так называемые шляпки из Парижа, не тратясь на их ввоз из того самого Парижа…
«Меха из Парижа» — мастерская и магазин — располагались на улице Кузнецкий мост в Москве. Эту улицу давно облюбовали иностранцы. Там роились французские и немецкие лавки. Они торговали модными товарами, привезенными из чужих краев. Были в Москве в ту пору, конечно, свои мастерицы, но кто побогаче и пофасонистее покупали заграничный привозной товар.
Кстати, не на одном Кузнецком мосту можно было найти что-то иностранное.
На Ильинке, за Гостиным рядом и Гостиным двором, торговали нюрнбергские лавки, там был голландский магазин. Туда ходили покупать шерсть для работы, шелк, шерстяные чулки и голландское полотно. Дорогое оно, но качества отменного, ручной работы. Тончайший батист несли оттуда же дамы, носовые платки и превосходный, очень изысканный и вкусный голландский сыр. Все было надежно и без обмана.