Прощай, пасьянс
Шрифт:
— Я знаю, о чем ты. Ты давно хочешь это узнать. — Лиза улыбнулась. — Чувствовала ли я… то же самое, что и ты, когда я была с Федором?
— Да, — одними губами произнесла Мария, и лицо ее побелело.
— Я много раз говорила тебе, что когда Господь поделил нас, то способность любить Федора он отдал тебе, а мне зачать от него. Для тебя. И выносить дитя для тебя. Это правда.
— Как это странно звучит! — Мария закрыла лицо руками. — Что сказал бы Федор, если б узнал!
— Не думай об этом. Он не должен узнать.
— Но, Лиза… Ведь когда ты родишь… в тебе что-то изменится. А во мне — нет. Как же я буду… Как же он будет меня любить?
— Он любит тебя так, что не станет искать никаких перемен. Ты сама не ищи. Поняла? Ты его единственная женщина, которая будет с ним всегда. Он не захочет тебя ни кем сравнивать. Да и как? Если ты будешь его единственной женщиной… ты ведь понимаешь, о чем я говорю? К тому же, я знаю, что рожу ребенка быстро, без натуги. Без всяки неприятных последствий, о которых написано в книге доктора, которую ты начала читать, если ты беспокоишься об этом.
— Откуда ты знаешь, что все обойдется?
— Французский доктор мне сказал, что Создатель будто нарочно приготовил меня для этого занятия. — Лиза засмеялась.
Мария смотрела на сестру круглыми глазами. Настроение ее менялось к лучшему.
— Правда? Значит… ты родишь своему посланнику кучу детей?
— Да, целый департамент по иностранным делам, — засмеялась Лиза.
Мария почувствовала великое облегчение и перевела взгляд за окно. Сейчас она видела яркие красные гроздья калины. Казалось, совсем недавно, она цвела белыми кружевными цветами. А когда эти цветы снова явятся в мир, дитя уже будет в нем, в этом прекрасном мире. Ее сын и Федора.
Впервые за эти месяцы Мария спокойно подумала о том, что сейчас происходит в ее жизни. Как будто она наконец согласилась с тем, что начертано для нее, только для нее, причем той рукой, которую не отринешь. Ну и что, если для нее начертано не то, что для других? Оно ведь не выдумано ею, этот ее поступок не прихоть, не игра, а судьба, предписанная рождением. Так о чем ей тогда волноваться? Ей нужно просто жить изо дня в день, из ночи в ночь… Испытывать удовольствие от жизни. От ее красоты.
— Да, Лиза, я чуть не забыла… — Голос Марии теперь был голосом человека, который что-то окончательно для себя решил.
Лиза остановила взгляд на лице сестры, ее вдохновенный вид заставил на мгновение забыть о своем неприятном утреннем состоянии. Она давно не видела у Марии такого лица.
— Так что же это? — Лиза приподнялась на подушках и подалась вперед.
— Мы давно не меняли свои украшения. — Мария вытянула вперед обе руки. В неярком утре дрожащим светом переливались камни на кольцах — на правой руке был некрупный сапфир, а на левой — чуть крупнее.
Лиза тоже вытянула свои руки и оглядела кольца.
— Ты права. Мы настолько давно их не меняли, что я даже забыла,
— Наденем изумруды, ладно?
— Те, что нам подарил Федор на вашу свадьбу?
— Да. Наденем кольца и серьги. Я сейчас. — Не ожидая ответа, Мария выскользнула за дверь, а Гуань-цзы метнулась на постель к Лизе, будто давно выжидала этот приятный миг, сидя на пуфике возле кровати.
— Прихвати что-нибудь для нашей Гуань, — крикнула вдогонку Лиза. — Какую-нибудь ленту…
Лиза погладила кошку, та подтянулась поближе и легла ей на живот.
— Какая ты чуткая, Гуань. Надо же, ты самая настоящая гетера. — Лиза водила рукой по короткой шерсти на спине, и чувствовала, как тепло животного успокаивает, утишает волнения.
Когда Мария вернулась с драгоценностями, Лиза спала, Гуань тоже, тесно прижавшись к ее животу, будто слушала как прорастает внутри жизнь.
Мария тихо закрыла дверь и вышла. Пускай поспят. Потом Лиза наденет и кольцо, и серьги. Но сама она это сделает сейчас.
Мария вошла в зал, выдвинула ящик комода и достала шкатулку с драгоценностями. Потом встала возле большого зеркала и вдела в уши серьги с изумрудами. Камешки, похожие на зеленые неспелые груши, закачались на весу. Мария потрогала мочку уха с крошечной родинкой, которую любит целовать Федор. Она повернула голову набок, подняла палец с надетым на него кольцом с изумрудом же темного цвета, послала воздушный поцелуй.
Не себе.
Федору.
15
Федор открыл глаза и обнаружил, что лежит в тесной каюте бригантины. Он почувствовал, как тело напряглось от желания. К сожалению, неисполнимого. Он повернулся на спину.
Нет рядом нежной жены и долго еще не будет. Сам скользит сейчас между небом и водой.
Федор откинул тонкое одеяло, собираясь встать. Внезапно он представил себе, какой глубоченный колодец соленой воды под ним, куда более соленой, чем рассол, которым залиты рыжики в бочке в трюме. А над ним — еще более глубокий, хоть, и невидимый или, лучше сказать, бездонный колодец неба.
Он уже дернулся, чтобы встать, но, снова почувствовав резкую боль в паху, лег обратно.
«Не кидай семя на ветер, — вдруг вспомнились ему слова отца, которые он сказал ему еще в отрочестве. — А то на дело не останется».
Фу ты, Господи! А это еще с какой стати лезет в голову? Не гулял он никогда, не было такого у него в характере, зря его батюшка наставлял. Потому он и не мог списать их с Марией долгую бездетную жизнь на грехи собственной молодости. Но, слава Богу, наконец-то! У Федора просветлело на душе, как светлело всякий раз, когда он вспоминал, что жена Мария ожидает ребенка. Ему показалось, что при этой мысли само тело сжалилось над ним и ему стало легче встречать утро.